Удовольствие как принцип добродетели

Каменные своды горного монастыря. Ночь. В небе пылают звезды. Из окон доносится арамейская речь: монахи читают Писание, ожидая того момента, когда деревянное било — накоша — созовет их всех на полунощницу.

«ль-мана меттарпат, нафш, ва-ль-мана таммихат? саккай л-Алаhа, меттоль д-тув ауде леh, ль-фарока д-аппай»

«Что ты терзаешься, душа моя, и что ты удивляешься? Ожидай Бога, ибо я еще возблагодарю Его — Спасителя лица моего» (Пс. 41:6), — чуть слышно доносится из чьей-то двери.

На улице спокойно, только хлопанье крыльев летучих мышей нарушает тишину. Горит свеча. Прислонившись к голой каменной стене, сидит престарелый монах. Много лет провел он в горах, не общаясь с людьми. Уже в преклонном возрасте пришел он сюда, в монастырь Раббана Шабура. Рассказывали, что в молодости он был строг и ревностен. Он родился в прибрежной области Аравии — эта земля зовется Бэт-Катрайе. Его род очень почитался в Церкви, великие толкователи Писания вышли из него. Сам патриарх Гиваргис выбрал этого монаха, чтобы увезти его на север, в древнюю Ниневию, и поставить его епископом. Но что-то не позволило молодому архиерею остаться на своей кафедре. Говорят, что он покинул ее из-за своего строгого благочестия и, сказав, что невозможно избежать скверны в мире людей, шел с места не место, пока не поселился в неприступных горах. Многие осуждали его за то, что обрекает он жизнь свою на смерть. «Думаешь, так ты послужишь Богу?» — говорили ему. Бывший епископ отвечал: «Если бы вы знали, какое милосердие Бог проявил ко мне в том, что терпел мои грехи. Чем я отплачу Ему? Я хотя бы принесу Ему в жертву свою жизнь, обреку себя на страдания ради Него, а Он позаботится обо мне, как знает».

Говорят, однажды нечто необычайное произошло с этим монахом. Половину каждой ночи он уделял чтению Священного Писания. Слова Бога были для него вспышками света, в которые он всматривался, освобождаясь от бремени слов. «Так никто не вторгнется в ограду твоего разума», — говорил монах тем, кто спрашивал его об этом. В одну ночь, после продолжительного хьяра, «всматривания», в Священное Писание откровение ниспало в его душу. Он ощутил действие Божественной любви, изливаемой на каждого человека. Он хотел воскликнуть от изумления, но не нашел слов. Его язык показался ему малой чашей, которой он попытался бы вычерпать море. Ни произнести слово, ни охватить бездну мысленным взором было невозможно. Оставалось только плыть по этому морю света, отдав себя воле волн. Впрочем, и слово «отдать» здесь не подошло бы, потому что отныне монах не ощущал своей воли: свет заполнил все его существо, неведомая сила охватила его, и она направляла его. «Я не знаю, как я задумал плавать в этом великом море, и кто дал мне эти крепкие руки, которые сладостно плывут в неосязаемой бездне и не утруждаются», — вспоминал впоследствии этот монах.

Когда ты смотришь на человека, думай о том, что́ в нем вечно, и не смотри на дела его. Ведь и Бог — это отец всех разумных существ, и Он любит всех Своих детей одинаково, несмотря на различия в их поступках.

С тех пор он никогда не говорил о том, что Богу нужно принести жертву страданий. С тех пор никто не видел на лице монаха даже отпечатка строгости. Со всеми он стал добр и мягок. Один взгляд на него давал людям успокоение.

Монаха звали Исаак. Хотя он провел в древней столице Ассирии меньше полугода, все почтительно называли его «господин Исаак из Ниневии» — мар Исхак д-Нинве.

Скрипит перо. Это ученик мар Исхака сидит рядом с ним и записывает его слова. Господин Исаак больше не мог сам читать и писать. «Молитва без чтения — как тело без души, — говорил он ученику. — Есть много путей для собеседования с Богом. Кто проводит почти все время в молитве и чтении и так увеличивает в душе своей постоянную память о Боге». Сам мар Исхак читал так много, что в конце концов его зрение утратило остроту. Теперь ученик держал его перо, облекшее в одежду чернил столько непостижимых тайн.

Немало усилий приложил ученик для того, чтобы обрести это умение — читать и писать. Говорят, во времена славного царя Авгаря на сирийском языке говорили в Эдессе — столице Осроенского царства, принявшего самого апостола Аддая. Когда римские христиане подвергались преследованиям, в Эдессе уже был христианский храм, и верующим не было нужды скрываться, чтобы прославить своего Бога.

Языком Эдессы стали пользоваться и те христиане, которые жили здесь, на персидской земле. Кто-то из них говорил по-арамейски, и сирийский язык (тоже относящийся к числу арамейских) был ему во многом понятен. Кто-то говорил по-персидски и должен был приложить усилия, чтобы выучить язык Церкви.

Мар Исхак часто вспоминал о подвижниках египетской пустыни, которые угодили Богу, не умея читать и писать. Но устав монастыря Раббана Шабура не разрешал монахам оставаться неграмотными. Вся жизнь иноков была построена вокруг чтения Писания и отцов — и тот, кто был не в состоянии этого делать, должен был выучиться.

Старец приподнялся от стены. «Послушай меня, сын мой. Запиши дальше, и помни об этом на всем пути твоем:

Не испытывай ни к кому ни любви, ни ненависти по причине его образа действий, но самое существо его люби превыше исследования образа действий — как Бог. Образы действий меняются, ты же оставайся неизменным по отношению к единоприродному тебе — по подобию Бога».

— Отец мой, как можем мы уподобиться Богу, Который непознаваем, и, как говорят наши учителя, непостижимость Его — это гавань, в которой должен успокоиться ум наш?

— Это правда, сын мой. Но знай, что сходство с Собой Он дал тебе омовением пакибытия (Тит. 3:5). Приняв крещение по имя Иисуса, ты получил дар нетления. Пусть и образ твоих мыслей станет нетленным.

— Что это значит, «нетленный образ мыслей»?

— Тление бывает от изменений. В нашем мире все переменчиво, и всему наступает конец. Но Бог дал тебе власть иметь обо всех равную мысль, исполненную любви. Когда ты смотришь на человека, думай о том, что́ в нем вечно, и не смотри на дела его. Ведь и Бог — это отец всех разумных существ, и Он любит всех Своих детей одинаково, несмотря на различия в их поступках.

— Кто же сможет это сделать, отец мой? Я переписал толкование на слова аввы Афнимарана, и там было сказано, что любовь к врагам — это ключи, которыми открываются двери неба. Кто я такой, чтобы открыть их?

— Сын мой, тот человек сказал правду. Потому я и говорю, что равная любовь ко всем людям уподобляет нас Богу (и именно так научил нас Христос): это дело — выше естества. Но для того и пришел Господь наш, чтобы дать нам жизнь с избытком — так что естество не может ее вместить.

— Знаю, господин мой, из святых книг, что в будущем веке мы будем жить такой жизнью.

— Тогда тебе известно и то, что уже сейчас дано нам приобщиться жизни будущего века. Послушай, как это может быть. Сейчас я расскажу тебе о том, что есть матерь добродетелей…

Когда будешь ты думать о красоте Создателя своего, и ощутишь удовольствие в себе от этой красоты, тогда в людях ты способен будешь увидеть ее. 

Ученик приготовился записать слово маккихута, «смирение». Ему часто доводилось переписывать это слово, и он любил его с детства: так легко было его писать, четыре округлых знака, два замыкаются, два остаются разомкнутыми, веселый поворот буквы «тав», буква «алаф», похожая на птичий след,  — ܡܟܝܟܘܬܐ.

Поэтому рука ученика дрогнула, когда он услышал:

«Матерь добродетели — это удовольствие».

Мар Исхак произнес сирийское слово басимута. 

Басима — значит «вкусный», это ученик помнил с детства. Это слово он не раз выкрикивал матери, стоявшей у теплой округлой печи. Так говорили на его родном языке, так говорили и по-сирийски. А слово басимута означает «удовольствие, сладость, приятность».

Но матерь добродетелей?

— Более всего да будет у тебя забота о басимута, — сказал мар Исхак. — Все духовные и телесные добродетели она воскрешает в тебе; в тишину помыслов она поставляет тебя непрестанно.

— Но как это возможно? Разве не горечь я должен испить в этой жизни, я, умерший для мира?

— Вот как это бывает, — продолжил мудрец. — Ты не заставишь себя полюбить ближнего, это невозможно. Но помнишь ли ты, как прощал упреки старшего брата, когда учитель хвалил тебя в школе? Помнишь ли ты, как детская радость делала тебя снисходительной к другим?

В мире добродетели происходит то же самое, но радость здесь не оскудевает. Ты помнишь, как легко твоя детская радость переходила в печаль, и как у твоих младших братьев и сестер смех легко сменялся плачем. Но радость, которую ты обретаешь в Боге, очень надолго оставляет вкус в твоей душе. Не переставай размышлять о Божественной любви, и никакая горечь не смоет этот вкус. 

И тогда ты увидишь, как легче и легче смотреть тебе на ближних. Как радостно тебе будет принять их ради Христа, излившего на нас любовь Свою. Как изумится душа, увидев, что ты хотя бы в малой степени начинаешь уподобляться Ему. А если ты увидишь лицо брата, искаженное горем и печалью, то не гнев, а боль ты испытаешь о нем. И в боли начнешь молиться о нем, и сокровенное утешение обретешь о нем, и снова вернешься на путь радости. Поверь мне, сын мой, невозможно полюбить ближнего, не испытав сначала, хотя бы отчасти, изумления Богом. И напротив, когда будешь ты думать о красоте Создателя своего, и ощутишь удовольствие в себе от этой красоты, тогда в людях ты способен будешь увидеть ее. Ты сам увидишь, как станет легче сердцу твоему, ибо больше не будут его помрачать тучи обиды на ближних. Это и есть то, о чем сказал Господь наш: «иго Мое благо». Всякий, кто несет это иго, горькое питье превращает в мед.

Раздались глухие удары. Ученик взял мар Исхака под руку и помог ему пройти в церковь. Наступила полунощница — время, когда особенно остро ждешь Второго пришествия. И ученик впервые осознал, что от этого ожидания ему стало тепло, а не страшно.

***

Это размышление-фантазия построено на основе следующих текстов:
двадцать второе, пятидесятое и семьдесят первое слова Первого тома Исаака Сирина (по восточносирийской версии);
тридцатое и тридцать восьмое слова Второго тома;
четвертое, пятое и двенадцатое слова Третьего тома;
толкование на «Главы о ведении» раббана Афнимарана.

Максим Калинин