Глава 13 / 3. Начало прощальной беседы Иисуса с учениками

³¹Когда он вышел, Иисус сказал: ныне прославился Сын Человеческий, и Бог прославился в Нем. ³²Если Бог прославился в Нем, то и Бог прославит Его в Себе, и вскоре прославит Его.
³³Дети! недолго уже быть Мне с вами. Будете искать Меня, и, как сказал Я Иудеям, что, куда Я иду, вы не можете прийти, так и вам говорю теперь.
³⁴Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга. ³⁵По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою.

«Когда он вышел, Иисус сказал»

В синоптических Евангелиях повествование о Тайной вечере построено по единому плану. Сначала Иисус, возлежащий вместе с двенадцатью учениками, предсказывает, что один из них предаст Его; затем Он преподает им Свои Тело и Кровь под видом хлеба и вина; далее Он и ученики, воспев, идут на гору Елеонскую; после этого описывается молитва Иисуса в Гефсиманском саду; наконец, появляется Иуда с воинами, пришедшими арестовать Иисуса; Иуда приветствует Иисуса целованием, воины хватают Его. Из этого рассказа не ясно, в какой момент Иуда покинул собрание.

Иоанн уточняет, что он вышел после того, как Иисус, обмакнув, подал ему кусок хлеба (Ин. 13:23–30). Прощальную беседу Иисуса с учениками Иуда уже не слышал, но именно его уход создал ту новую атмосферу полного доверия, которая доминирует в беседе[1].

Эта беседа занимает в Евангелии от Иоанна четыре с половиной главы. В ней, с одной стороны, Иисус развивает некоторые темы, затронутые ранее в полемике с иудеями. С другой — многое из того, что Он говорит, относится исключительно к членам созданной Им общины учеников. Тональность беседы радикально отличается от той, в которой Иисус общался со Своими оппонентами. Здесь Иисус находится в окружении «сынов света» — тех, кто последовали за Ним и кому Он передаст Свое дело после смерти и воскресения. Прощаясь с ними, Он раскрывает перед ними смысл того, что ранее было от них сокрыто и что навсегда останется сокрыто от «сынов века сего».

В современной научной литературе прощальная беседа Иисуса с учениками чаще всего рассматривается как коллекция изречений, произнесенных Иисусом в разное время, а затем многократно воспроизводившихся разными рассказчиками; в конце концов Иоанн собрал все эти изречения и скомпоновал в единое целое в интересах своей церковной общины[1]. Эта гипотеза основывается, прежде всего, на наличии параллельных мест к отдельным частям этой беседы как в синоптических Евангелиях, так и в предшествующих главах четвертого Евангелия. Разбив беседу на тематические сегменты и сопоставив их с высказываниями Иисуса из синоптичских Евангелий, Ч. Додд приходит к выводу, что она является эквивалентом серии изречений Иисуса, рассыпанных в разных местах синоптических Евангелий, и что целью этой беседы является дать «Иоаннову версию» учения Христа о предметах, обсуждавшихся в частных беседах с учениками[2].

С этой гипотезой никак нельзя согласиться, поскольку она исходит из того, что последняя беседа Иисуса с учениками — творение Евангелиста Иоанна, решившего представить свою «версию» учения Иисуса. Кроме того, наличие параллелей в синоптических Евангелиях вовсе не является доказательством того, что беседа имеет компилятивный и вторичный по отношению к этим Евангелиям характер. Параллели лишь свидетельствуют о том, что во всех Евангелиях речь идет об одном и том же Иисусе, чье учение, хотя и представлено четырьмя разными свидетелями, отличается цельностью и когерентностью.

Прощальная беседа Иисуса с учениками представляет собой связный текст, отличающийся стилистическим и структурным единством[3]. Она является «типичным примером сцены прощания»[4] и обладает глубокой внутренней достоверностью. Именно в ней с наибольшей полнотой раскрыта тема ученичества: из нее читатель узнает о радикальном отличии между миром сим и общиной учеников Христа; о важности личных взаимоотношений между Иисусом и Его учениками; об ответственности,

связанной с ученичеством; о сопряженных с ним лишениях и радостях[1].

Беседа отличается особой торжественностью. Произносящий ее завершает Свою земную миссию и находится на пути к славе:

Иисус, говорящий здесь, превосходит время и пространство: Он — Иисус, уже находящийся на пути к Своему Отцу... Хотя Он говорит за последним ужином, Он на самом деле говорит с неба; хотя Его слушают ученики, Его слова адресованы христианам всех времен. Последняя беседа — это завещание Иисуса: предполагается, что оно будет читаться после того, как Он оставил землю... По этой причине справедливо говорится, что последняя беседа лучше всего понимается, когда она становится объектом молитвенного размышления, и что научный анализ текста не может воздать должное этому гениальному произведению... Последняя беседа–одна из величайших композиций в религиозной литературе. Тот, Кто говорит здесь, говорит так, как не говорил ни один человек[2].

Беседа начинается в 13-й главе Евангелия от Иоанна и продолжается в главах 14–17. Если следовать современному дроблению текста на главы, то беседу можно разделить на следующие сегменты: пролог (Ин. 13:31–38), проповедь об Отце (Ин. 14), проповедь о Сыне (Ин. 15), проповедь о Святом Духе (Ин. 16), эпилог — заключительная молитва (Ин. 17). Такое деление, предлагаемое некоторыми учеными[3], основана на том, что в 14-й главе 23 раза упоминается Отец (и это самая высокая «концентрация» употребления имени Отец в Евангелиях[4]); в 15-й Иисус многократно употребляет местоимение «Я» (чаще, чем в любой другой главе любого Евангелия); а 16-я содержит наиболее продолжительное последовательное изложение темы Святого Духа во всех Евангелиях (Ин. 16:7–15).

Данное деление весьма условно, поскольку об Отце немало говорится также в 15-й и 16-й главах, а 17-я представляет собой молитву Иисуса Отцу; о Сыне говорится в 14-й и 16-й главах; а тема Святого Духа открывается в 15-й главе. Единство между Отцом и Сыном — сквозная тема всей проповеди, а с появлением темы Утешителя в 15-й главе проповедь приобретает тринитарный характер.

Другие ученые предлагают более сложное структурное деление, основанное на сопоставлении различных сегментов текста между собой, поскольку текст, по их мнению, содержит очевидные признаки того, что изначально состоял из различных блоков, при редактировании соединенных между собой. Наиболее явным подтверждением этого является «разлом» между 14-й и 15-й главами. В конце 14-й главы Иисус, как бы завершая речь, говорит: «Встаньте, пойдем отсюда» (Ин. 14:31). Между тем, Его речь продолжается на протяжении еще трех глав. Другим аргументом в пользу составного характера беседы является то, что отдельные ее части не согласуются с другими частями. Например, в 13-й главе Петр спрашивает Иисуса: «Господи! куда Ты идешь?» (Ин. 13:36). Между тем, в 16-й главе Иисус говорит: «А теперь иду к Пославшему Меня, и никто из вас не спрашивает Меня: куда идешь?» (Ин. 16:5). Наконец, третьим аргументом в пользу того, что беседа составлена из различных текстовых блоков, является то, что значительная часть 16-й главы повторяет то, что было сказано в конце 13-й и начале 14-й глав. Эти повторы трудно объяснить, если изначально данные разделы были частью одной и той же беседы[1].

С другой стороны, ни одна попытка ученых реконструировать изначальный текст беседы путем вычленения из нее фрагментов, которые могли быть привнесены на том или ином этапе редактирования, не оказалась убедительной.

На наш взгляд, наличие повторов вовсе не является признаком того, что беседа состоит из нескольких частей, произнесенных в разное время и «сшитых» рукой редактора, не сумевшего устранить «швы» путем более тщательной обработки текстового материала. Напротив, повторы — естественное свойство живой человеческой речи. Рассматривая публичные выступления Иисуса, мы не раз обращали внимание на повторы. В данном же случае перед нами не публичное выступление, а беседа с учениками, отличающаяся большей свободой выражения, меньшей структурированностью. То, что Иисус вновь и вновь возвращается к одним и тем же темам, свидетельствует скорее в пользу того, что Евангелист, сохранивший для нас последнюю беседу Иисусу, сумел передать Его живой голос, характерную для Него манеру общения.

Противоречие между вопросом Петра в 13-й главе и словами Иисуса в 16-й вполне возможно объяснить тем, что между этими частями беседы прошло значительное время. Если в начале беседы Петр спрашивал Иисуса «Куда идешь?», то под конец беседы никто уже не задавал такой вопрос Иисусу, потому что вся беседа была в значительной степени ответом на него.

Даже появление слов «Встаньте, пойдем отсюда» в середине речи не обязательно объяснять тем, что изначально она ими заканчивалась. Некоторые ученые полагали, что та часть беседы с учениками, которая следует за этими словами (Ин. 15–17), была произнесена Иисусом уже на пути в Гефсиманский сад; в таком случае образ виноградной лозы (Ин. 15:1–6) может быть навеян виноградниками, окружавшими дорогу, по которой шел Иисус, и ветвями, которые сжигали в Кедронской долине[2]. К подобному объяснению склонялся и Иоанн Златоуст, считавший, что после всего сказанного Иисусом в начале беседы ученики начали бояться, как бы их тотчас не арестовали; поэтому «Он ведет их в другое место, чтобы они, считая себя в безопасности, могли уже свободно слушать, так как должны были услышать великие догматы»[1].

На наш взгляд, объяснение можно искать также в особенностях речи Иисуса в последние часы перед Его арестом. Все четыре Евангелия рисуют образ Иисуса, сознательно и последовательно идущего к своему «часу» — к тому, ради чего Он пришел на землю. В то же время, повествуя о последних часах перед Его арестом, все они показывают Его глубокое внутреннее волнение, которое явствует из слов, обращенных к народу: «Душа Моя теперь возмутилась; и что Мне сказать? Отче! избавь Меня от часа сего! Но на сей час Я и пришел» (Ин. 12:27). Это волнение достигнет своего апогея в Гефсиманском саду, где оно перерастет в смертельную скорбь и тоску (Мф. 26:37–46; Мр. 14:33–42; Лк. 22:41–46).

Для находящегося в таком состоянии духа вполне естественна некоторая непоследовательность изложения, многократные повторы. В прощальной беседы Иисуса мы имеем дело не с лекцией, заранее заготовленной, тщательно продуманной и произносимой с учительской кафедры, а с отеческим наставлением Учителя, покидающего Своих учеников и желающего оставить им последнее напутствие.

Представим себе человека, главу большой семьи, отправляющегося на войну. Он знает, что вряд ли вернется живым, и что, вероятно, ему дан последний шанс сказать что-то своим близким. Он порывается уйти, начинает прощаться, но потом вновь садится и говорит то, что, может быть, уже говорил ранее. Он хочет продлить минуты прощания, но еще больше этого хотят его дети: всякий раз, когда он встает, они усаживают его и спешат задать вопросы, чувствуя, что больше у них не будет такой возможности. Думается, если бы кто-либо застенографировал подобную беседу, в ней было бы гораздо меньше последовательности и больше повторов, чем в последней беседе Иисуса.

«Ныне прославился Сын Человеческий»

Иисус начинает беседу со слов: «Ныне прославился Сын Человеческий». Этими словами Он продолжает тему, начатую в беседах с народом (Ин. 8:50, 54). На протяжении четвертого Евангелия мы видим постепенное восхождение Иисуса к часу Своей славы. В главе 7-й Евангелист упоминает, что «Иисус еще не был прославлен» (Ин. 7:39). В главе 12-й Иисус говорит: «Пришел час прославиться Сыну Человеческому» (Ин. 12:23). Наконец, беседу с учениками на Тайной вечере Иисус начинает словами: «Ныне прославился Сын Человеческий».

Что означает здесь использование слова «ныне» (νῦν) и глагола «прославиться» в прошедшем времени? В данном случае оно может означать, что «час», о котором Иисус говорил и к которому готовился, уже наступил, и Сын Человеческий прославляется через все события, начиная с Тайной вечери. Мы помним, что в словах Бога Отца (Ин. 12:28) прошедшее время глагола «прославить» было употреблено одновременно с будущим.

Здесь мы видим то же самое: Сын Человеческий «прославился», и Бог «прославился» в Нем, но Бог «прославит» Его в Себе, и сделает это «вскоре». Термин «вскоре» (εὐθύς) относится к событиям ближайшего будущего — суду над Иисусом, Его смерти на кресте, воскресению и вознесению на небо. Эти события станут апогеем той славы, которая была явлена в пришествии в мир Богочеловека Христа, в совершённых Им чудесах и знамениях. Тайная вечеря становится одним из этапов на пути восхождения человека Иисуса к той славе, которую Он как Бог изначально имел у Отца.

Однако возможно и иное толкование слов Иисуса. Глагол «прославился» в прошедшем времени относится к Сыну Человеческому: через Его жизнь, деяния, учение, предстоящие страдания и смерть прославился Бог. А глагол «прославит» в будущем времени указывает на действие Бога в ответ на подвиг, совершенный Иисусом. На земле Сын Человеческий уже прославился через Свои дела, но вскоре Бог прославит Его «в Себе», то есть в Своем непостижимом для человеческого ума бытии. В этом бытии Сын Божий пребывал изначально как Бог и прежде бытия мира имел там славу: после воскресения Он войдет в эту славу также и как человек.

«Дети! недолго уже быть Мне с вами»

Следующий сегмент беседы открывается необычным, ранее не встречавшемся в Евангелии обращением: «дети!» (τεκνία). Это обращение встретится в Евангелии еще лишь один раз — в рассказе о явлении воскресшего Иисуса ученикам на море Тивериадском (Ин. 21:5). Оно подчеркивает тот особый, доверительный тон беседы, который она приобрела после ухода Иуды. Иисус обращается к ученикам, как отец к детям, прощаясь с ними и давая наставления на будущее.

Иисус говорит о Своем уходе из мира, повторяя то, что ранее говорил иудеям:

Этим показывает, что Его смерть есть преставление и переход к месту, куда не допускаются тела, подверженные тлению. Говорит же это для того, чтобы и возбудить в них любовь к Себе, и сделать ее более пламенной. Ведь... мы воспламеняемся особенною любовью к друзьям своим тогда, когда видим, что они удаляются в такое место, куда нам невозможно идти. Итак, иудеям Он говорил это с тем, чтобы их устрашить, а апостолам — чтобы воспламенить в них любовь: «Место это таково, что не только они, но даже и вы, возлюбленные, не можете прийти туда»[1].

«Заповедь новую даю вам, да любите друг друга»

В следующем сегменте рассматриваемого отрывка вводится термин «заповедь» (ἐντολή), которая вместе с глаголом «заповедать» встречается в прощальной беседе 9 раз. Это слово в прямой речи Иисуса употребляется как в отношении заповеди, которую Он получил от Отца (Ин. 5:18; 12:49), так и в отношении заповедей, которые Он дает ученикам.

Существительное «любовь» (ἀγάπη) и однокоренной с ним глагол «любить» (ἀγαπάω) в прощальной беседе Иисуса с учениками и следующей за ней молитве Иисуса к Отцу встречаются в общей сложности 31 раз.

Любовь учеников друг к другу должна иметь образцом любовь к ним Сына Божия. Но почему заповедь любить друг друга Иисус называет «новой»? Еще в Ветхом Завете была сформулирована заповедь «любить ближнего, как самого себя» (Лев. 19:18). Эту заповедь Иисус считает одной из двух главных заповедей, на которых «утверждается весь закон и пророки» (Мф. 22:36–40). В чем же новизна той заповеди о любви, которую Иисус дает ученикам на Тайной вечере?

Речь в словах Иисуса не идет о любви, которая определяется общей принадлежностью любящего и любимого к одному народу (а именно такой смысл имела заповедь любить ближнего в Ветхом Завете). Это не та естественная любовь, которая возникает между людьми, скрепленными кровным родством или узами дружбы. Иисус требовал отказа от естественной любви к отцу, матери, жене, детям, братьям, сестрам ради вступления в общину Своих учеников (Лк. 14:26). Отказ от уз дружбы должен проявляться даже на бытовом уровне: «Когда делаешь обед или ужин, не зови друзей твоих, ни братьев твоих, ни родственников твоих, ни соседей богатых...» (Лк. 14:12). Тот, для кого любовь к родственникам выше любви к Иисусу, не достоин Его (Мф. 10:37); кто не возненавидит родственников, не может быть Его учеником (Лк. 14:26).

Речь в словах Иисуса идет о качественно иной любви — той, которая имеет сверхъестественный характер. Источником этой любви являются не человеческие чувства или эмоции: ее источником является Сам Иисус, подобно тому, как источником любви Иисуса к людям является Бог Отец. Любовь Отца к Сыну имеет продолжение в любви Сына к Своим ученикам, а любовь Сына к Отцу имеет продолжение в любви учеников к своему Учителю и через Него — к Отцу; взаимная любовь между Отцом и Сыном отражается во взаимной любви учеников Иисуса между собою. Узами этой сверхъестественной любви Иисус привязывает учеников к Себе, одновременно привязывая их друг к другу.

На этой любви строится единство учеников Иисуса как общины, которой Иисус явил Себя, а вместе с тем и всю полноту Своей любви и любви Бога Отца. Эта любовь не является эксклюзивным достоянием общины учеников, но только члены общины могут в полной мере приобщиться к ней. Об этом Иисус говорил Никодиму: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную. Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был чрез Него» (Ин. 3:16–17). Из этих слов ясно, что Бог принес в жертву Своего Сына по любви ко всему миру, а не к какому-либо отдельному народу или какой-либо группе людей. 

Но из этих же слов вытекает, что спасение и жизнь вечная становятся достоянием только тех, кто уверовал в Иисуса.

Слова Иисуса о любви, произнесенные на Тайной вечере, во многом определили духовно-нравственный лик христианства, оказали глубокое и всестороннее влияние на христианское богословское и нравственное учение. Уже в первом христианском поколении — в посланиях апостолов — тема любви получает дальнейшее осмысление и развитие.

Она является основной в 1-м Послании апостола Иоанна, получившего в церковной традиции наименование «апостола любви». Многое из того, что говорил Иисус на Тайной вечере о Боге как источнике любви, о любви как основном признаке последователей Иисуса, о ненависти мира, которую эта любовь порождает, почти буквально воспроизведено в послании. Любовь к Иисусу, согласно автору послания, неразрывно связана с исполнением Его заповедей:

Кто говорит: «я познал Его», но заповедей Его не соблюдает, тот лжец, и нет в нем истины; а кто соблюдает слово Его, в том истинно любовь Божия совершилась: из сего узнаем, что мы в Нем. Кто любит брата своего, тот пребывает во свете, и нет в нем соблазна. А кто ненавидит брата своего, тот находится во тьме, и во тьме ходит, и не знает, куда идет, потому что тьма ослепила ему глаза. Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей. Ибо таково благовествование, которое вы слышали от начала, чтобы мы любили друг друга... Не дивитесь, братия мои, если мир ненавидит вас. Мы знаем, что мы перешли из смерти в жизнь, потому что любим братьев; не любящий брата пребывает в смерти... Любовь познали мы в том, что Он положил за нас душу Свою: и мы должны полагать души свои за братьев... Дети мои! станем любить не словом или языком, но делом и истиною... А заповедь Его та, чтобы мы веровали во имя Сына Его Иисуса Христа и любили друг друга, как Он заповедал нам. И кто сохраняет заповеди Его, тот пребывает в Нем, и Он в том... (1 Ин. 2:4–5, 10–11, 15; 3:11, 13–14, 16, 18, 23–24).

Вслед за Иисусом «апостол любви» говорит о пришествии в мир Сына Божия как наивысшем проявлении любви Божией к человеку и о том, что продолжением этой любви должна быть взаимная любовь между христианами:

Возлюбленные! будем любить друг друга, потому что любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога. Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь. Любовь Божия к нам открылась в том, что Бог послал в мир Единородного Сына Своего, чтобы мы получили жизнь через Него. В том любовь, что не мы возлюбили Бога, но Он возлюбил нас и послал Сына Своего в умилостивление за грехи наши. Возлюбленные! если так возлюбил нас Бог, то и мы должны любить друг друга... Если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает, и любовь Его совершенна есть в нас... И мы познали любовь, которую имеет к нам Бог, и уверовали в нее. Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем (1 Ин. 4:7–12, 16).

Тема любви играет существенную роль в нравственном учении апостола Павла. Ограничимся наиболее ярким и часто цитируемым текстом из 1-го Послания к Коринфянам, получившим в научной литературе наименование «гимна любви»:

Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает... (1 Кор. 13:1–8).

Каким образом человек может приобрести ту сверхъестественную жертвенную любовь, к которой призывают Иисус и Его апостолы? Не являются ли эти призывы заведомо невыполнимыми? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо вспомнить, что в христианской традиции любовь рассматривается не как качество, которое можно приобрести путем тренировки, самодисциплины, самовнушения или каких-либо иных собственных усилий человека. Любовь, о которой говорит Иисус, а вслед за ним христианское богословие, является даром Божиим. Эту любовь невозможно приобрести самостоятельно или выработать в себе: она может быть только дарована.

Парадокс христианского нравственного учения заключается в том, что, с одной стороны, христианство неустанно призывает к добрым делам (Мф. 5:16), милосердию (Лк. 6:36), состраданию (1 Пет. 3:8), благотворительности и любви к врагам (Мф. 5:44). «Вера без дел мертва», — говорит апостол (Иак. 2:20). С другой стороны, добрые дела сами по себе не могут даровать человеку ту любовь, которую Иисус завещал Своим последователям. Эта любовь рождается из религиозного опыта, а не из совокупности поступков человека по отношению к другим людям.

В VII веке Исаак Сирин говорил о «просветленной любви к людям», которую невозможно приобрести путем исполнения заповедей и совершения добрых дел. Эта любовь проистекает от «опьянения» любовью Божией:

Прийти от труда и борьбы с помыслами к просветленной любви к людям, и отсюда уже подняться к любви к Богу — такого в достичь в этой жизни, прежде исхода из мира, как бы кто ни боролся, невозможно. Посредством заповедей и рассудительности возможно человеку подчинить свои помыслы и очистить свою совесть по отношению к людям, и он даже может делать для них добрые дела. Но что он не сможет достичь просветленной любви к людям посредством борьбы, в этом я убежден: нет никого, кто достиг бы ее так, и никто не достигнет этой цели таким путем в настоящей жизни. Без вина не пьянеет человек, и не бьется радостно сердце его; а без опьянения в Боге никто не обретет естественным образом добродетель, которая не принадлежит ему... [1]

Речь здесь идет об особой, высшей форме любви к ближнему, которую Исаак называет «совершенной» и которая, будучи даром Божиим, «не принадлежит» человеческой природе. Это не та естественная любовь к человеку, животным и птицам, что встречается в некоторых людях[2], но сверхъестественная любовь, рождающаяся от «опьянения» любовью к Богу. «Просветленная любовь к людям» — это та жертвенная любовь, которая делает человека подобным Богу, любящему равным образом грешников и праведников:

Но кто удостоился вкушения божественной любви, тот из-за сладости ее обычно забывает все... Душа его с радостью приближается к просветленной любви к людям, не делая различия между ними; он не побеждается их слабостями и не смущается... Итак, ты видишь, что благодаря одним лишь заповедям не обретается совершен­ная любовь к людям[3].

Опыт, о котором говорит Исаак Сирин, является уникальным достоянием Церкви как общины, основанной Иисусом, в которой Сам Иисус незримо присутствует. Членам этой общины Иисус раздает те сверхъестественные дары, которые необходимы для достижения поставленной Им высокой нравственной планки. Через участие в жизни Церкви и прежде всего, через участие в таинстве Евхаристии, человек приобретает те сверхчеловеческие свойства, которые делают его подобным Богу.

Исполнение заповедей и совершение добрых дел являются неотъемлемой частью христианской нравственности, но христианство не исчерпывается только нравственностью. Суть христианства — в соединении с Иисусом, принятии Его внутрь себя. Решающим фактором на пути к спасению и вечной жизни является вера в Иисуса и любовь к Нему. К тому, кто возлюбил Его, Он приходит Сам вместе со Своим Отцом, и творит внутри него «обитель» Себе и Отцу. Человек, внутри которого поселился Бог, начинает видеть мир иными глазами: он видит его глазами Бога. И окружающих людей он начинает любить не так, как любят обычные люди, а той сверхъестественной любовью, источником которой является Сам Бог.