Безразличие к миссионерству – отречение от Православия

Статья впервые опубликована на русском языке в книге «“Даже до края земли” (Деян. 1:8). Исследования по истории миссии», вышедшей в Издательском доме «Познание» в 2018 году.

Вопрос внешней православной миссии официально заложен в программу Элладской Церкви, и каждый год по всей стране проходит «Неделя внешней миссии». Но насколько реалистично мы сегодня оцениваем подобное начинание? Этот вопрос, который на первый взгляд кажется таким серьезным и трезвым, будучи изучен более внимательно в свете православного предания и на основании логики Священного Писания, обращается другой стороной: возможно ли сегодня, чтобы Элладская Православная Церковь не заботилась о миссии?

Исторические, внешние для Церкви причины вынудили православных в последние века разбежаться «во своя си» ради укрепления веры и создания закрытых поместных кругов. Эта тактика, оправданная и, может быть, во многих случаях необходимая, естественно, привела к опасной ситуации, к изоляционистской тенденции и религиозному провинциализму. Однако сегодня как никогда ясно, что продолжение безразличия и бездействия в области вселенской миссии означает отречение от самого православия. Возможно, эта фраза на первый взгляд покажется гиперболой. Но позвольте более подробно остановиться на четырех из многих сторон этого вопроса, базируясь не на общих, культурологических, религиоведческих или социологических критериях, но преимущественно на православной богословской мысли.

1.

Первое, что должен помнить каждый, это то, что вселенскость и апостоличность представляют собой существенные элементы православной экклезиологии. «Верую во едину, святую, соборную и апостольскую Церковь…», – повторяем мы непрерывно на наших богослужениях. Нам это представляется самоочевидным, и мы к этому постоянно апеллируем в наших разговорах о Церкви. Но если это действительно так, как мы – клирики и миряне – мыслить, судить и принимать решения, беря за критерий лишь наш собственный приход, епархию, наши нужды? Целокупное видение Единой Церкви и совокупности ее проблем должны непрерывно находиться в поле нашего зрения и составлять критерий наших желаний и действий.

Эгоистичный уход в личные и поместные нужды, безразличие к более жизненно важным нуждам других показывали бы, что наша вера в «Единую Церковь» является лишь формой речи. Когда мы говорим «наша Церковь», мы обязаны, если искренне хотим быть православными, думать о Церкви «от конец даже до конец вселенныя», как мы ее поминаем за Божественной литургией свт. Василия Великого. Не существует различных Православных Церквей, но Одна Православная Церковь, которая пребывает в Константинополе, Александрии, Элладе, Румынии, России, Уганде, Японии и т.п., согласно библейскому выражению апостола Павла: «Церкви сущей в Коринфе» (1 Кор. 1, 2; 2 Кор. 1, 1). Православие – это не конфедерация Церквей, но «Едина, Святая, Соборная и Апостольская Церковь», которой Господь вверил продолжение Его искупительного дела, спасения «всего мира», на всех географических и духовных широтах и долготах земли. Церковь является апостольской не только лишь в смысле апостольского преемства, но также и потому, что в ней сохраняется апостольский дух и апостольское горение и жажда проповедовать Евангелие «всей твари» (Мк. 16, 15).

Осознание того, что в планах Божиих – спасение всего мира, вынуждает верующего незамедлительно разорвать оковы своего замкнутого поместного мышления и начать жить с той перспективой и с тем желанием, чтобы «всё возродилось во Христе» (Ефес. 1, 10): глубоким желанием, которое не может оставаться на поверхности чувств и упований, но выражается в деятельном соучастии живой клетки в деле непрестанного разрастания Таинственного Тела Христова до размеров вселенной. Таким образом, тема всемирной миссии является для православного не чем иным, как непосредственным следствием центрального положения его Символа веры, основополагающим элементом его представления о Церкви. Без этого следствия православие такого человека стоит под большим вопросом.

2.

Вторым пунктом является то, что невозможно представить себе подлинного православия без интенсивной жизни вселенской миссии, поскольку невозможно помыслить о православии, центром которого не являлось бы Воскресение Христово. А Воскресение и вселенская миссия связаны самым тесным образом. Заповедь «шедше, научите все народы…» (Мф. 28, 19; Деян. 1, 8 и 15, 8) переплетена с триумфом Господним, Которому дана «всяка власть на небеси и на земли» (Мф. 28, 18) и Который должен быть проповедан «всем народам», «всей твари» (Мк. 16, 15). До Воскресения, до завершения дела спасения ученикам не дозволяется переходить пределы Израильские: «На путь к язычникам не ходите и в город самарянский не входите» (Мф. 10, 5), – увещевает их Господь. Но после Воскресения им больше не дозволяется ограничивать свою проповедь этими пределами: «Шедше, научите все народы».

Воскресение Господне является отправной точкой для распространения миссии из Израиля на всю вселенную. Те, кто продолжает пребывать исключительно в границах Израиля – пусть даже и нового, благодатного Израиля, установленной Церкви – все равно, что остаются жить в дни… до Воскресения. Вся воскресная гимнография, являющаяся стержнем православного богослужения, движется вокруг перспективы спасения всего мира, пронизана идеями вселенского искупления и миссионерскими следствиями этого события.

Известное песнопение воскресной утрени воспевает:

«Приидите, вси языцы, уразумейте страшныя тайны силу: Христос бо Спас наш, еже в начале Слово, распятся нас ради и волею погребеся, и воскресе из мертвых еже спасти всяческая. Тому поклонимся».

Итак, спрашивается, как возможно нам столь активно размышлять, воспевать и чувствовать Воскресение и при этом оставаться столь вялыми на призыв ко вселенской миссии? Как может существовать православная перспектива Воскресения, у которой отсутствует осознание долга каждого верующего проповедовать триумф Христов, искупление человеческой природы «всем народам», «всякой твари»?

3.

Третий пункт. Последние годы много говорится о «православной духовности», которая любой ценой должна сохраняться на греческой земле. Существенное утверждение в увещаниях Спасителя «пребудьте во Мне, и Я в вас» (Ин. 15, 4), «если заповеди Мои соблюдете, пребудете в любви Моей» (Ин. 15, 10) не перестают признаваться главной целью православной духовной жизни. Но жить «во Христе» означает, кроме всего прочего, рассуждать, чувствовать, желать то же, что и Он; означает иметь «ум Христов» (1 Кор. 2, 16), сердце Иисуса Христа. Но как Господь взирает на мир? Неужто его интерес ограничен нашим городом, нашим народом, так называемым христианским миром? Не создал ли Он «от одной крови всякий народ человеческий» (Деян. 17, 26)? Не желает ли Он «всем человекам спастися и в разум истины приити» (1 Тим. 2, 4)? Ему безразличны миллионы людей, которые живут «чуждыми заветов обетования, не имея надежды и будучи безбожниками в мире» (Ефес. 2, 12)? Итак, если Господь не остается безразличным к этой трагедии человечества, как мы можем оставаться бесчувственными к этому, если мы действительно живем «во Христе»? Какого рода православная духовность может расцвести без этого труда, без этого пространства кафоличности нашей Церкви?

Ап. Павел, основатель Церкви в Элладе, когда познал Воскресшего Христа, удалился на продолжительное время в Аравийскую пустыню; но после этой подготовки он не остался на одном месте, чтобы думать о Нем или воспевать Его. Его знакомство с живым Господом настолько потрясло его, что немедленно направило его в новые области, в новое окружение. «Если я благовествую, то нечем мне хвалиться; потому что это необходимая обязанность моя, и горе мне, если не благовествую!» (1 Кор. 9, 16). Пафос его миссионерства среди язычников не был основан на ложном ощущении, что миссионерская работа в Израильском народе завершена. Он просто знал, что «таинство Христово» (Ефес. 3, 3-4) состоит в том, чтобы язычники стали «сонаследниками и сотелесниками и сопричастниками обетования Его во Христе Иисусе посредством благовествования» (Ефес. 3, 6), и чувствовал, что он – должник «эллинам и варварам, мудрым и неразумным» (Рим. 1, 14): должник в том, чтобы передать то бесценное, что получил сам – живой опыт Воскресшего Христа, «жизнь во Христе Иисусе». Это непрерывное жительство во Христе, это «живу уже не я, но живет во мне Христос» (Гал. 2, 20), были стержнем духовности ап. Павла. Оно остается стержнем и критерием для всей православной духовности, согласно многовековому православному преданию.

4.

Что касается внутренних проблем, на которые постоянно ссылаются некоторые, я напомню лишь о том, что в Церкви никогда не прекращались внутренние нестроения и, кажется, никогда не прекратятся. Когда апостолы направились к «языкам», то есть к нашим предкам, проблемы Палестинской Церкви вовсе не были решены. Когда Афанасий Великий интересовался христианизацией Эфиопии, Златоуст – Финикии и множества других мест, Мефодий, Кирилл и Фотий – славянского мира, страшные внутренние проблемы сотрясали Церковь. Между тем, они им не помешали проявить личную энергичность в деле просвещения других стран.

Интерес к внешней миссии основан не на отсутствии внутренних нужд, но на прямой уверенности, что без этого элемента невозможна подлинная христианская жизнь. Миссионерское сознание означает согласование души с духом апостолов и святых, с «умом Христовым», чтобы поистине пребывать «в Нем». Проблема эта не нравственного характера, еще более – не разновидность церковной «роскоши», она носит существенный характер. Речь не идет об одном лишь долге. Речь идет о чем-то более внутреннем, сокровенном, вытекающем из слов Спасителя: «Если возлюбите Меня, заповеди Мои соблюдете» (Ин. 14, 15), «все что Я вам заповедал» (Мф. 28, 20). Особенно же – последнюю заповедь, заключающую Евангелие: «Шедше, научите все народы».

Итак, миссионерство – это не что иное как неодолимая внутренняя необходимость каждого верующего, а наипаче – Церкви. Вот почему в самом начале было подчеркнуто, что дальнейшее безразличие и бездействие в области вселенской миссии означает отречение от самого Православия.

5.

Наконец, событие Пятидесятницы, день рождения Церкви, непрестанно напоминает о миссионерском, вселенском ее измерении. Отличительным знаком сошествия Святого Духа было то, что «явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них, и исполнились все Духа Святаго, и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещавать» (Деян. 2, 3-4). Таким огненным способом Он упразднил все национальные и языковые преграды и провозвестил, что горизонтом христианской проповеди будет не Иудея, а весь мир. Событие Пятидесятницы величественным образом проявляет вселенский характер Церкви.

Из этого немногого легко понять, какое чудовищное противоречие представляет собой Церковь, которая, с одной стороны, продолжает считать себя по преимуществу Церковью Пятидесятницы, а с другой стороны, остается запертой в клетях страхов и нерешительности перед своей вселенской ответственностью, а в своей практике усваивает себе местнический, провинциальный характер. Церковь, которая на практике отрекается от самых непосредственных последствий Воскресения и Пятидесятницы, как может быть уверена в том, что она православна? Именно поэтому реалистический на первый взгляд вопрос: «Может ли Элладская Церковь думать сегодня о внешней миссии?» для всякого, кто желает мыслить православными критериями, неминуемо превращается в риторический вопрос: «Возможно ли, чтобы Элладская Церковь не думала о внешней миссии?».