Священный Патмос. Глава 5. Благословенная роща

— До начала всех дел нужно получить благословение старца, — говорит диакон и ведет меня из библиотеки в келлию на балюстраде монастырского двора. Убеленный сединами архимандрит Павел в белом подряснике сидит за столом и читает письма: они приходят со всей Греции, и он на все отвечает.

Большая келлия с двумя окнами залита светом. На столе икона преподобного Серафима Саровского, иконостас в углу, книжные полки от пола до потолка, кровать под белым покрывалом. 

Отец Павел благословляет меня. Медленно ступая, идет в переднюю комнатку и возвращается с плодами сваренного в сахаре зеленого инжира на тарелке и бутылкой воды. Он мог попросить диакона сделать это. Но подает угощение сам — традиция греческого монашеского гостеприимства: прежде всех разговоров хозяин хочет послужить вам, кем бы вы ни были и с чем бы ни пришли. 

Они садятся рядом на диван в простенке между окнами, два монаха, один в начале, другой в конце крестного пути. Что-то Бог откроет мне в судьбах этих Своих избранников? Все кажется, стоит разгадать какую-то тайну и найдешь пути к уподоблению... 

Диакон в черном подряснике, смуглый, черноволосый и чернобородый. Темные глаза еще затенены ресницами и тяжелой оправой очков. Только когда он снимает очки, в тонких чертах и взгляде открывается что-то по-детски незащищенное. И не верится, что ему не восемнадцать лет, а тридцать три года, что он окончил философский факультет в Салониках и уже шесть лет в монастыре. 

Ото всей крупной, плотной, сутулящейся под бременем лет фигуры старца веет благожелательностью и покоем. Белые волосы отливают соломенной желтизной. По контрасту с этим обрамлением лица черные глаза кажутся молодыми и живыми. Глядя в это зеркало чужой души, думаешь, что душа не стареет: что ей, бесплотной, тяжесть усталой плоти? что ей отравленные стрелки времени, если она бессмертна? 

Мы ведем замедленный разговор о монастырской жизни: диакон переводит с английского на греческий и наоборот. Старец рассказывает историю из своего детства. Он родился в 1914 году на Патмосе, недалеко от монастыря. У соседей были двое детей, их отец уехал на заработки в Америку, и от него не было вестей. Мать продала все, что имела, чтобы прокормиться. Осталась их единственная икона — большой Нерукотворный образ. Некий иностранец оставил задаток и обещал на другой день взять икону. 

— Вечером мать сказала, чтобы дети в последний раз перед ней помолились. Они узнали, что икону завтра увезут, стали упрекать мать и плакать. И вдруг мальчик заметил, что из глаз Спасителя тоже льются слезы. Сбежались соседи, все видели чудо. Я тоже видел его своими глазами... семьдесят два года назад — мне было десять лет. Образ остался дома, позже он был завещан монастырю и стоит у нас в алтаре. А письма и деньги вскоре пришли от отца. Один из сыновей уехал к нему на Миссисипи. Второй стал священником, как и я... 

Вместе с другими мальчишками, выросшими вокруг монастыря, будущий монах Павел прибегал сюда по праздникам и будням. Один из девяти детей в бедной крестьянской семье, он не имел никакой надежды получить образование. Но отец Амфилохий, духовник Богословской школы при пещере Апокалипсиса, у которого он исповедовался и которому прислуживал в алтаре на литургии, помог поступить учиться. Мальчик хорошо закончил начальные классы и три года высшей богословской школы. Шло время итальянской оккупации; власти не разрешали постригать в монастырь новых братьев. Но когда отца Амфилохия избрали игуменом, он тайно совершил четыре пострига, — так его послушник в девятнадцать лет стал монахом Павлом. 

— Наша Церковь скоро причислит отца Амфилохия к лику святых. Он был великим молитвенником... Дважды получил я священный дар жизни: от родителей — по плоти, от старца — жизнь во Христе... 

Преподобный Амфилохий (Патмосский)

Источник: Православие.ru

Диакон снимает с полки две книжки об отце Амфилохии: одну из них написал отец Павел. Это первые прочитанные Симеоном книги о монашеской жизни. Потом в Салоники приехал отец Павел, студенты попросили его встретиться с ними. Он читал вслух «Филокалию» и на каждую тему вспоминал рассказы из Патериков: сразу знакомил с теорией и практикой молитвенной жизни. Симеон приезжал в монастырь — отец Павел стал его духовным отцом... 

А на фотографии в книге молодой человек в рясе и камилавке, продолжающей линию высокого лба, облокотился на планширь парохода. Его взгляд обращен в даль перед кадром, даже легкий наклон фигуры как будто выражает напряженную устремленность. 

— Это отец Амфилохий в первом паломничестве... — Симеон протирает очки, волнуясь и теряя ход английских фраз. — В молодости он очень хотел уехать в Иерусалим, охранять Гроб Господень. Епископ послал его на остров Кос, чтобы рукоположить в диаконы, а он испытывал такой священный страх перед хиротонией, что сбежал на Святую Землю... 

Другая фотография кажется иллюстрацией к Новому Завету. Молодой Амфилохий, тоже в камилавке и подряснике, с перекинутой через плечо рясой, с посохом наливает из кувшина воду детям у источника святого Христодула. К кувшину протянула большую кружку девочка лет пяти, меньше других детей на две головы. На жаждущей самарянке короткое пальтецо, клетчатая юбочка, ботинки с вязаными носками, — в Греции это одежда для января с его Великим крещенским водосвятием. Бритоголовый мальчик с чашкой на протянутой ладони в ожидании воды глядит в горлышко кувшина. Другой, постарше, лет двенадцати, в подпоясанном подрясничке, не сводит благоговейного взгляда с опущенных глаз монаха, — в этом темноглазом мальчике я узнаю будущего архимандрита Павла.

А его духовник, тогда еще в возрасте Иисуса, разливающий святую воду, похож на Христа у колодца: 

...Кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек; но вода, которую Я дам ему, сделается в нем источником воды, текущей в жизнь вечную. 

Отец Павел рассказывает, что раньше гора между монастырем и пещерой Апокалипсиса была безлесной, как почти все горы острова. 

Некогда, еще в 1088 году, Николай Цанци, придворный нотарий и описатель Цикладских островов, обошел остров и нашел его «совершенно пустынным, необитаемым, покрытым терновником и другими сорными травами, неприступным, по местам безводным и совершенно сухим, потому что на всем острове не было найдено живой воды или текущей, за исключением весьма немногих колодцев...» Плодородной земли очень мало, — писал он, — «и эта земля сдавлена и стеснена множеством беспрерывно тянущихся гор... все же прочее должно обрабатываться лопатой и заступом с потом и кровью и состоит из скал, утесов и гор. Мы не видели на нем даже ничтожного кусочка какого-либо дерева — садового или дикого...» 

Почти через семь веков Василий Барский очень похоже опишет патмосскую природу: «Есть бо островъ нагъ, и мало поля имущъ, точию все гори каменнии, сухи и и бездревнии, и мало от древа садовнаго и от семенъ раждает, прочия же вся приносятся отъ инныхъ, окрест обстоящих острововъ...» 

И еще век спустя Дмитриевский сравнит Патмос в летнее время с упомянутой в Апокалипсисе большой горой, низвергнутой в море и пылающей огнем, на которой третья часть дерев сгорела, и вся трава зеленая сгорела. 

С мая по сентябрь каменистая растрескавшаяся земля острова раскаляется жгучим солнцем. В это время совсем нет дождей, которые могли бы напоить и оживить пересохшие корни. Нет здесь ни рек, ни озер, вокруг которых на других островах зеленеют оазисы.

Панорама острова Патмос в окрестностях монастыря Иоанна Богослова

Источник: Wikimedia Commons

И вот отец Амфилохий, исповедуя семинаристов, стал благословлять их посадить в знак покаяния дерево. Его восхищало отражение божественной красоты во всем творении, но больше всего он любил деревья. Сосны здесь не росли, он сам привез саженцы с зеленого острова Кос, и жители Патмоса поначалу называли их «амфилохиями».

Кающиеся семинаристы и поливали свои саженцы в засушливые месяцы, носили ведрами воду, — так он учил их выращивать и все доброе в самих себе. А если кто сокрушал добрую поросль, духовник гневался и налагал эпитимию — посадить три сосны.

Сам он не мог слышать без слез, что где-то погибли леса от пожара. Он любил персидскую поговорку: дерево, которое ты посадил, это восходящая от земли к небесам молитва. И повторял, что вырастить дерево на их камнях — значит умножить надежду и жизнь, стать сотрудником Божьим в преображении мира. 

Сейчас роскошный парк из пяти тысяч высоких сосен и кедров разросся на склоне, их давно не надо поливать, они сами удерживают весеннюю и дождевую влагу. И путники, одолевающие крутой подъем в монастырь, спешат укрыться от палящего солнца в зеленой прохладе между колоннами сосновых стволов, чаще всего и не догадываясь, что это разросшиеся дерева послушания. 

Отец Павел подсчитывает вслух: вот уже шестьдесят два года он в монастыре. Через десять лет после пострига его рукоположили в священники, он изучал богословие в Афинском университете и двадцать семь лет сам преподавал его в школе Апокалипсиса. 

За эти десятилетия его ученики тоже посадили много деревьев и триста семинаристов стали священниками — от благословенных корней на древней земле Эллады разрослась целая священная роща.