Священный Патмос. Глава 6. Первая встреча с патмосским монахом

С одним патмосским монахом я встретилась в Англии несколько лет назад...

Мы пили чай в церковном доме православного прихода в Оксфорде. Из окна, за газоном и деревьями, можно было видеть церковь, где только что кончилось богослужение на греческом языке. Мой собеседник — Петр Бутенев, выпускник богословского факультета Оксфордского университета, американец по гражданству и русский по происхождению, жил в этом церковном доме все годы учебы. Он рассказывает, что такого прихода больше нет: на одном престоле совершают литургию священники двух юрисдикций — Константинопольского и Московского Патриархатов. Служат одно воскресенье на греческом, другое — на английском или церковнославянском. Русский приход возглавляет священник-американец, а греческий — англичанин. 

Петр начал говорить, как тот нашел путь из традиционной англиканской семьи в православие, как стал епископом: 

— Но лучше, если бы он сам рассказал вам это. Владыка — мой профессор богословия. Я мог бы вас представить... и быть переводчиком. 

Я охотно положилась на его мнение: Петр был в родстве с аристократическими фамилиями Оболенских и Трубецких, лучшие русские черты сквозили в его интеллигентности, обращенности к духовному, к тому же он прожил пять лет в Англии и хорошо знал Владыку. 

В те годы после многих посещений русских монастырей мои паломничества продолжились по православным монастырям Франции, Англии, позже Америки и Святой Земли. Везде я встречала людей, обратившихся в православие из других конфессий, и за неповторимостью каждой судьбы мне хотелось увидеть суть этого духовного движения.

Так случилось, что дня через три мы были приглашены к епископу Каллисту Уэру. Владыка никого не принимал больше, чем на час; поскольку нас двое, и перевод отнимет половину времени, он уделял нам два часа, но Петр посоветовал сразу точно поставить вопросы. Я поставила их заранее, еще по пути.  

Открыла дверь мать епископа, милая старушка с аккуратной укладкой седых волос. Она провела с нами те минуты, на которые мы пришли раньше. Утопая в кожаном кресле и кутаясь в шаль, она с застенчивой радостью поведала, что недавно сын принял ее в православие. Ей было за восемьдесят пять лет, почти полвека они с сыном молились в церквах разных конфессий, но теперь она была вправе надеяться, что за порогом дней окажется с ним в одной обители. 

Стремительно вошел Владыка, провожая студента и встречая нас, — седеющий, высокий, с живым блеском темных глаз, в подряснике с плетеным монашеским поясом. 

Благословил широким крестом, жестом пригласил в кабинет. 

Я вижу Каллиста Уэра за большим письменным столом на фоне шторы, зелени за окном и многоярусных стеллажей с книгами вдоль всех стен и до потолка. Серебряная и золотая вязь тиснений на переплетах сливается в узор — особенно драгоценный потому, что весь этот строй книг на современных и древних языках относится к высокой сфере богословия. И атмосфера, в которую я вошла, казалась насыщенной духовным светом, мерцанием ауры тех, кто избрал на узком монашеском пути свою еще более узкую стезю — ученого монашества. 

— Но моя встреча с православием не была книжной... Мне было семнадцать лет, я учился в колледже. Готовился поступать в университет. Однажды в воскресенье после полудня я гулял по Лондону и увидел церковь, которую никогда раньше не замечал. Я вошел и остановился у стены. Сначала было впечатление пустоты — нет привычных для англиканской или католической церкви скамеек, статуй, лепнины, витражей — пространство гладкого пола, большая темная пустота. Потом глаза привыкли к темноте, я заметил лампады, иконы... Заметил людей, всего несколько человек. Начиналась вечерня, и незримый хор пел на незнакомом языке. 

Не знаю, сколько времени так прошло, может быть, час... Но следующим моим впечатлением стало, что эта пустая церковь наполнена. Что тихое богослужение, которое здесь совершалось, — часть чего-то всеобъемлющего, и есть незримый чин молящихся с нами. Это было очень интенсивное ощущение молитвы, благодатный небесный дар, которого я не заслужил и к которому не был подготовлен. Я не понимал ни слова по-славянски, но чувствовал всем существом, что здесь мое место, здесь я у себя дома. Я не заметил, как долго там был, — я был как будто в другом мире. Помню впечатление шока, когда вышел на улицу, услышал шум машин, увидел огни реклам, — я забыл, что это существует. 

Гораздо позже я прочел в рассказе посланцев князя Владимира о византийском богослужении в Константинополе, что было это «несказанно, и странно, и умом непостижимо», только поняли они, что Бог живет там среди людей. Позже прочел и у Хомякова, что Церковь соединяет Царство небесное и землю, всех живых и умерших, и ангелов... Но ощутить все это мне было дано в то первое посещение православной церкви.

Это была церковь святого Филиппа, бывшая англиканская, тогда единственная православная Церковь в Лондоне. До того служили только в часовне при русском посольстве, но ее закрыли в 1923 году. А в 1924 англикане подарили православным эту церковь. Теперь и ее снесли. 

После этого первого визита я вернулся в свой колледж и должен был присутствовать на воскресных службах в англиканской церкви. Но русскую посещал каждую субботу. Хор был маленький и очень скромный, так что мои впечатления никак нельзя объяснить византийской торжественностью богослужений. Я по-прежнему не знал ни слова ни по-русски, ни по-славянски, и многое еще было непонятно. Например, почему-то в одну субботу служили два священника с длинными бородами и дьякон, в другую — один священник, тщательно выбритый, без дьякона. Позже я узнал, что бородатые относились к Зарубежной церкви, один из них — будущий митрополит Виталий — впоследствии ее возглавил. А бритый оказался иеромонахом Антонием Блумом, который потом стал митрополитом Московского Патриархата. Они совершали поочередно богослужение на одном престоле, но уже не имели между собой евхаристического общения. Отец Виталий даже демонстративно освящал престол каждый раз после отца Антония и именовал его «священником сатаны». 

Митрополит Сурожский Антоний (Блум)

Источник: Foma.ru

Но и все это меня не остановило, хотя пришлось ждать еще шесть лет, чтобы перейти в православие. Вообще это очень трудно — перейти из традиционной для твоей семьи, среды и соотечественников веры, я не знал прецедентов. К тому же долго не было перевода православных богослужебных и святоотеческих книг на английский язык.

Я принадлежал к Высокой Церкви — в англиканстве она наиболее близка к православию. Она признает реальность преложения хлеба и вина в Тело и Кровь Христа во время литургии, а не только символическое значение этого действия. У нас много общего в догматических и нравственных основах. Но меня все более смущало различие мнений в англиканской Церкви, в которой наряду с Высокой Церковью равные права имели и самые «либеральные» течения. Пока я был англиканином, я считал истинным то, что я принимал как Истину. Но на Западе были свои отклонения в католицизме, протестантизме... 

И для меня оказалось очень важным понять, что православие сохраняло полную преемственность изначальной апостольской Церкви — Священную Традицию. Здесь я верую так, а не иначе, не потому, что так верую я, а потому что такова вера всей Церкви. 

Я уже читал «Добротолюбие» и те книги, которые нашел на английском языке. Влекли меня и глубины мистического богословия Восточной церкви, пламенность веры и откровения святых отцов. Судьбы новомучеников, страдания Церкви при коммунистах казались явлением этой жертвенности и силы духа. Все это резко контрастировало с охлажденной европейской религиозностью. 

В Оксфордском университете я изучал античную литературу и философию, латинский и греческий языки, и так пришел в греческую церковь. В 1958 году в греческом соборе в Лондоне епископ принял меня в православие. Но я по-прежнему чувствовал глубокую любовь к русской Церкви, и епископ-грек направил меня к русскому духовному отцу. 

Это был отец Георгий Шереметьев, урожденный граф, офицер Белой армии. В эмиграции, в конце собственной жизни он стал священником. Служил в лагерях для русских беженцев в Италии, в Лондоне стал духовником монастыря. С ним мы могли общаться на английском языке, он много рассказывал о жизни в русских усадьбах, о русской культуре. Принадлежал он к Зарубежной церкви, что не мешало ему видеть ее узость. И когда я стал думать о священстве, он не благословил принимать его от «зарубежных» иерархов, советовал остаться в греческой Церкви. 

Новый греческий епископ Афинагор просил меня стать его секретарем. В 1965 году он направил меня на Патмос, я прожил год в монастыре святого Иоанна Богослова, и в течение этого года был рукоположен в иереи и принял постриг. Я остаюсь патмосским монахом, посещаю монастырь каждый год, у меня есть там своя келлия. 

Митрополит Диоклийский Каллист (Уэр) на встрече в Общецерковной аспирантуре и докторантуре. Москва, 2016 г.

Источник: Служба коммуникации ОВЦС

Но мой епископ настаивал, чтобы я вернулся в Оксфорд и основал греческий приход. К тому же я всегда чувствовал призвание к ученому монашеству и был рад, когда меня пригласили преподавать на факультете богословия в Оксфордском университете. Сфера моей любви и неиссякаемого интереса — это патристика, восточные отцы. Каждый год я читаю цикл лекций по одному из великих греческих отцов — Григорию Паламе, Максиму Исповеднику, Симеону Новому Богослову. По учениям каждого из них можно раскрыть догматическое и мистическое богословие, неповторимость религиозного опыта и его универсальность. Но каждый год я читаю и общие циклы лекций — о Троице, об Иисусе Христе...

У нас на богословском факультете я — единственный православный, но меня избрали его деканом. Мне совершенно очевидно, что Православная Церковь — истинная Церковь Христа, у нее вся полнота веры. Но в других конфессиях есть направленность к Истине, в нашей стране и в мире их никак нельзя игнорировать, от них нельзя изолироваться. Друзья-англикане огорчены моим уходом, но теперь принимают это как должное. Я не порвал с ними и не изменил дружбе, как не порвал с миром. Я не пропагандирую им православие, но стараюсь свидетельствовать о нем.

Помните, Павел Флоренский говорит о мучениках и святых, что они — свидетели Царства, которое есть сердцевина святости и оправдание жертвенности? Мы можем не стать ни мучениками, ни святыми, но если мы христиане, мы призваны свидетельствовать... Это наш крест и привилегия — в меру сил явить свою веру всеми добытыми знаниями и дарованным духовным опытом.

В прихожей прозвенел звонок. Владыка встал, поднимая руку для прощального благословения. Стрелки стенных часов показывали ровно час: пришел тот следующий за нами человек, с кем сегодня готов был разделить свои знания епископ Каллист.