Паломничество на Синай. Глава 25. Прощание
Источник: Travel Living / Юрий Сидоров
Прощание было светло и благословенно. И до последних минут, как золотой дождь, проливались на меня дары монастыря.
В последний раз в соборе Преображения при мерцании лампад служил литургию отец Павел; угадывались, открывались мне греческие слова Евхаристического канона, и монашеский хор, сокрушая и вознося душу, пел «Осанна в вышних!»
Потом я поставила свечу перед мраморным подножием раки, а отец Адриан, покадив ее, вынес к ступеням алтаря ковчежец, я поцеловала чело и десницу великомученицы, и отец Павел вложил мне в руку еще несколько колечек с ее инициалами. В последний раз я поклонилась святым в иконной галерее, увидела лик Пантократора, серебряные седины Петра, испанский образ святой Екатерины. Прощалась навсегда — великие чудеса не повторяются.
Кириаки подарила иконку Арсения Великого и пригласила в Афины. Даже Иосиф сделал подарок, не догадываясь о его ценности для меня — две карты Тихого и Атлантического океанов со всеми островами: «Может быть, вам пригодятся? Мне они совсем не нужны».
Самый весомый дар принес послушник Николай: мешок камней с прорисованными веточками Купины, предложив выбрать, сколько смогу довезти, и отдельно — распиленный надвое камень с голубым ободком и кристаллической сердцевиной. Еще не погасла вспышка моей благодарности, как Николай, застенчиво улыбаясь, сказал, что Владыка и старцы благословили срезать для меня веточки Купины... Он принес лестницу и ножницы, поднялся до края ограды и срезал мне три свежие молодые веточки. С лесенкой на плече, очень довольный, он попрощался, оставив меня у Неопалимой Купины. Я стояла перед ней со своими веточками, смотрела сквозь слезы на Горящий в сквозном солнечном сиянии зеленый Куст. Мне вспомнился блаженный Андрей, замерзавший на паперти и вознесенный с нее в небесные обители.
Камень с запечатленными веточками Купины
Источник: Dr. Curtis D. Ward
Потом я пришла попрощаться с Владыкой, поблагодарить его и возвратить альбом, фонарик и будильник. В приемной сидел начальник Русской Зарубежной Духовной Миссии из Иерусалима, архимандрит Феодосий, которого я перед самым отъездом трижды встретила на богослужениях в Гефсиманском и Горненском монастырях и престольном празднике в храме Апостола Иакова. С группой православных из Америки он приехал еще вчера, а теперь они отбывали на своем автобусе в Иерусалим. Мой автобус уходил под вечер, и мне грозило застрять у границы ночью.
Вышел из кабинета Владыка и, благословив меня, мягко спросил отца Феодосия, не найдется ли в их автобусе одно свободное место.
— Если бы и не нашлось, мы, по Вашему благословению, слегка потеснились бы... — засмеялся начальник миссии.
Наверное, я попросила бы об этом; возможно, отец Феодосий предложил бы это сам; но и мою робость, и его любезность предупредило открытое движение доброго сердца архиепископа Синайского. Повезло братии монастыря, далеко не всем монахам посылает Бог таких игуменов и архиереев. Недаром повторяют они грустную шутку, что монах должен бояться приближения к женщине, но еще более — к епископу. А к Владыке Дамиану никто не боится приближаться — ни монахи, ни паломники, ни даже бедуины. Он не нуждается в том, чтобы проявлять доброту напоказ, — она в истоке каждого его поступка и слова, — но и не стесняется ее из опасения, что всегда найдется кто-нибудь, кто это неправильно истолкует. Наверное, в верховном смысле, это и есть простота гениальности: не частичной — интеллектуальной или художественной, а целостной духовной одаренности. Она приходит, когда человек старается угодить не людям, а Богу. Конечно, он может не быть святым, но обретает чудесную подлинность.
Впервые я встретила ее у отца Кирилла, духовника Троице-Сергиевой Лавры, потом еще у двоих старцев в наших монастырях, и это были одни из определяющих жизнь и веру встреч. Все окружающие чувствуют сокровенную благодатность таких священнослужителей, и потому к их келлиям не иссякает поток людей, как тянется дорожка из муравьев к источнику сладости и пчелы летят на раскрытую чашечку цветка.
— Ну вот, уже пришло время прощаться... — говорит Владыка, усаживаясь напротив нас и обращаясь к нам обоим. — И я хотел бы что-нибудь вам подарить на память о Синае.
Он подзывает келейника Иоанна, говорит с ним по-гречески, и я с трепетом слышу слово «Пантократор». Огромные, в размеры подлинника цветные репродукции с этой иконы я видела в монастырской книжной лавке среди множества других репродукций, альбомов, открыток. Мне хотелось бы скупить их все, чтобы всех одарить в России, если бы это не превышало мои возможности. Я выбрала пейзаж с монастырем в лиловых ранних сумерках на фоне Хорива и тридцать открыток, но даже для близких знакомых это было слишком мало.
Иоанн исчезает в кабинете и через несколько минут возвращается с большим глянцевым рулоном, который я сразу узнаю, протягивает его отцу Феодосию. Ну, конечно, такой подарок мог предназначаться только начальнику миссии, как я могла пожелать... Отец Феодосий краснеет от удовольствия и благодарит, а Владыка берет у Иоанна открытки, и, взглянув на каждую, тоже одну за другой передает их архимандриту.
Келейник уходит, и я начинаю прощаться, но Владыка жестом останавливает меня.
— Подождите, для вас мы тоже кое-что приготовили...
Он идет в кабинет, возвращается с кассетой и протягивает ее мне:
— Понимаете, что там написано?
А я смотрю и глазам не верю — под крышкой прозрачной коробочки миниатюра к «Словам» святого Григория Богослова, а над ней красными греческими буквами: «Песнопения пасхальной литургии в Синайском монастыре». Еще во время недавней поездки в Фаран, на обратном пути под зеленым светом луны, обведенной сияющим кольцом, отец Михаил включил магнитофон, но вспомнил слова одного из русских путешественников прошлого века о «дикой для нашего слуха» греческой музыке. Я огорчилась за паломника, больше чем за греков, и рассказала, какое впечатление эта музыка произвела на меня. И вот Владыка помнил...
— Вам повезло — это последняя кассета...
— Главное мое везение — это ваша доброта... — ответила я от всего сердца. — Так повезло с экспедицией в пустыню, с Фараном и Раифой, с пещерой Иоанна Лествичника и скитами... со всем остальным, что было мне даровано в вашем монастыре.
Вернулся келейник и положил на стол перед нами еще один рулон, явно более плотный, альбом монастыря, какой я рассматривала перед исповедью и все последние дни, и толстую пачку открыток. Владыка подвинул рулон ко мне:
— Это репродукции с иконы Пантократор...
Переместил в мою сторону книгу:
— Это альбом... Он, кажется, вам понравился...
И так же, как передавал открытки архимандриту, стал рассматривать и по одной передавать их мне, пока не кончилась вся пачка.
— Простите, — кротко обратился он к начальнику миссии, — Валерии мы должны подарить больше. Вы у нас бывали, и я надеюсь, еще посетите, а она приехала так издалека...
Архимандрит краснел и смеялся, согласно кивая головой. Я благодарила, не находя слов и не стесняясь своей откровенной радости.
Владыка тоже был доволен и не скрывал этого.
— Могу я просить вас поминать хоть изредка меня и моего сына?
— Это разумеется, мы вас запишем в монастырский синодик... А теперь — с Богом... — Он поднялся и благословил меня, тихо улыбаясь. — Да хранит вас Господь в России...
Через час автобус с паломниками пересекал Синайскую пустыню, — я оказалась двадцатой.
От внутренней наполненности я не могла говорить, только не отрываясь смотрела, как плыли мимо в обратном направлении слоистые пирамиды, покинутые города, багровые горные хребты...
И в последний раз глубокой синевой одарило Красное море.