Паломничество на Синай. Глава 4. Экспедиция в пустыню

Валерия Алфеева

Источник: Русская служба BBC

Отец Михаил с вечера предупредил, что вполне вероятна небольшая экспедиция в пустыню с моим участием. Время отъезда не обозначено точно, и я сижу под утренним солнцем напротив канцелярии и жду. По лестнице с верхней галереи спускается высокий монах и тоже присаживается на каменное ограждение рядом. На голове его плоская выгоревшая камилавка, в руках холщовый дорожный мешок. Отчасти для отца Илии и затеяна поездка: немногочисленная братия уговаривает его здесь остаться.

Он вырос в греческой семье в Америке, служил в торговом флоте, – мы вспоминаем вид на прекрасный залив Сан-Франциско с моста Голден Гейт, старые парусники у причалов и гонки парусных яхт с цветными спинакерами на голубой воде в воскресные утра... В пятьдесят лет офицер флота уехал на Афон, принял постриг и с тех пор десять лет живет в скиту. Светловолосый, с открытым лицом и просветленными голубыми глазами, отец Илия говорит радостно, и радостно его слушать.

- Монахи говорят: если ты долго прожил в миру, ты уже не способен на послушание в общежитии, – вот и решили поискать мне скит в пустыне.

Скорее всего, он сам уже никогда не захочет отказаться от уединения, из которого эту радость вынес.

- В пустыне вам не хватало бы моря?.. – предполагаю я.

Он недолго подумал:

- Когда я пришел на Афон, я сказал одному старцу: «Какой из вашей келлии вид на море!» Старец ответил: «А я никогда не смотрю в окно».

- Эта притча как раз для меня: я потому и не стяжала ничего внутри, что все смотрю в окно – на мир и море.

- Значит, вы еще не выполнили свое земное задание... Это от меня уже нечего было ждать. 

Приятно разговаривать с человеком духовным: как бы явно он ни был выше тебя, он сделает вид, что его достоинства – это немощи, а твои недостатки – залог будущих добродетелей.

Выехали впятером. За рулем отец Михаил, несмотря на жару, скрывший густые рано поседевшие волосы под вязаной шапочкой куполком. Рядом Владыка в том же подряснике, с кинокамерой и фотоаппаратом. На заднем сидении отец Илия и мы с Арсенией – монахиней из Тарфы, которую мы должны посетить.

За монастырским садом свернули по шоссе в широкую долину. Горы то грядой стоят поодаль, то приближаются, прорисовываясь в прозрачной ясности жаркого ноябрьского утра до мелких складок и трещин. Изредка попадаются селения бедуинов или стада коз. Монахи и Арсения перебрасываются фразами на английском или греческом, а я во все глаза смотрю в окно.

Один из холмов у дороги завершается церковью. Холм служит основанием для каменного храма, органически из него проросшего и осенившего долину крестом: так ставят часовни в Грузии и Армении, и в этом завершении мир получает верховное оправдание.

Владыка говорит, что это церковь Святого Креста, а рядом с ней монастырь строит дом, чтобы кто-нибудь мог поселиться.

В одном селении отец Михаил вышел и вскоре вернулся с немолодым проводником-бедуином, разместившимся в кузове.

По наезженной колее пересекаем песчаную долину с сизыми кустиками колючек. За ней машина долго спускается по извивам дороги, уже едва различимой, или, надрываясь, взбирается круто вверх.

Оставив машину, идем по расщелине между почти черными горами, покрытыми то будто осыпями шлака от гигантской плавильной печи, то острыми пластинками, похожими на осколки чугуна. Подняв такой осколок, Владыка замечает, что судя по отливу, в этих породах много железа, и что во времена фараонов на западной стороне Синая были горные рудники, где добывали руду, бирюзу, драгоценные камни, выпиливали гранитные плиты для построек фараонов.

Спустившись между мертвыми горами, попадаем на дно черного котла – не хватает только адского пламени. Кажется, что оно уже отгорело здесь и выжгло все живое – ни деревце, ни травинка не пробиваются сквозь осыпи, хрустящие под ногами.

Выбрались из котловины – впереди бедуин в белой накидке, за ним мы растянувшейся цепочкой – и вдруг все неузнаваемо изменилось. Вокруг поднимаются пологие горы, столь же безжизненные, но светлые и словно сплавленные и отекшие остывающей породой. А напротив, на плоской макушке горы, появилось несколько прямоугольных строений.

 

Источник: «Православная Жизнь»

Они сложены из тесаных плотно пригнанных камней без связующего состава и похожи на маленькие крепости с округлым лазом вместо двери. Согнувшись в три погибели, можно пролезть внутрь и увидеть те же голые камни, иногда балки потолочного перекрытия, явно более позднего происхождения. В одном из домиков крыша настелена из камыша, сохранились каменный очаг, плоский круглый камень для размола зерна, остатки плетеной циновки. В другом оказалось узкое окошко, и странно смотреть в него и знать, что кто-то, кого уже тысячи лет нет на свете, вот так же стоял здесь и видел эту долину и эти горы.

Отец Михаил, выбравшись из лаза и стряхнув густую пыль с подрясника, говорит, что строения относятся к легендарным временам набатеев, заселявших Каменистую Аравию на севере, о которых упоминали Иосиф Флавий, Овидий, Плутарх. Их главный город Петра лежал между Иерихоном и Синаем, и через него шли торговые пути в Египет, Сирию, Палестину, тянулись караваны с восточными пряностями, ладаном и смирной, золотом и драгоценными камнями. Через аравийскую пустыню царица Савская на горбах верблюдов везла дары Соломону, чтобы приобщиться к его премудрости, – что мы можем сделать даром. Даже и теперь караваны проходят по тем же дорогам, с теми же пряностями и, может быть, тем же опиумом.

Из Египта через пустыню Эт-Тих и Акабу пролегали пути паломников в Мекку. Южнее и восточнее, вдоль берегов залива Акаба, селились потомки Авраама и Хеттуры, пастушеские племена мадианитов, – еще пророк Исайя упоминает о множестве их верблюдов и быстроходных дромадеров. Интересно, каким богам поклонялся священник Мадиамский, на дочери которого женился Моисей?

Во времена исхода евреев вся география была другой: обильнее источники, богаче растительность, больше было зверей и птиц, иначе не могли эти шестьсот тысяч, не считая женщин и детей, пройти даже от Египта до Хорива, где Господь стал питать их манной из Своих рук. Некогда зеленела и эта долина. После набатеев бедуины пригоняли сюда стада на весенние пастбища, потом здесь селились монахи. Ушла вода – ушли люди, иссохли травы.

Пока все еще осматривают древнее поселение, в шутку предлагая отцу Илие богатый выбор, а потом в мой бинокль стараются рассмотреть за горами Тарфу, я поднимаюсь на верхушку горы.

Воздух сух, прокален, и несмотря на полуденный зной, дышится легко. Вздымаются вокруг пустынные охристые горы с лысыми макушками. Они кажутся монолитными, будто некогда поднялось волнами море лавы и застыло, и складчатые выступы похожи на сгустившиеся наплывы, стекающие к основаниям гор. Наша группка – монахи с седыми головами, в длинных черных одеждах и бедуин в белой накидке среди них – картинно смотрится на краю обрыва над этим пустынным безжизненным простором.

Что осталось от Аравийской Петры, роскоши и пряности давних веков? Что сохранилось живым от фараонов, жрецов и мистерий Древнего Египта? Все расплавило и испепелило время, напоминая, что так и небеса с шумом прейдут, стихии же, разгоревшись, разрушатся, земля и все дела на ней сгорят. Дивно и странно – только зеленеет Терновый Куст, опаленный божественным огнем, и живет монастырь, выросший вокруг этого куста.

Проезжаем вдоль склонов, по желтой известняковой поверхности которых проложены длинные ребристые полосы черного камня, будто строки с неразличимым издали текстом. Иногда эти жесткие ровные пласты вздымаются под крутым углом к горизонту, создавая причудливые чередующиеся геометрические узоры. Или тянутся поверху, повторяя хребты зубчатыми гребнями, и тогда горы похожи на залегших один за другим ощетинившихся зверей.

Источник: «Православная Жизнь»

На месте схлынувших потоков и водопадов ниспадают лавины глыб, камни обкатаны, отполированы. В других местах породы снова раздроблены, измельчены, сверкают кварцевыми вкраплениями, и, когда мы выходим, я собираю золотистые, или сахарно-белые с золотым блеском, или совсем прозрачные кристаллические обломки, чтобы их рассмотреть.

Но основным цветом гор остается темно-багровый. Грандиозные панорамы багровых хребтов с острыми вершинами раскрываются на фоне синевы. Они надвигаются, окружают и снова расступаются, чтобы открыть другую величественную пустынную горную панораму. Торжественная красота есть в строгой монотонности этих пейзажей, в их очищенности от подробностей – такой может быть поверхность другой планеты.

И каждый раз заново поражают каменные строения, покинутые тысячелетия назад на развилке дорог или в глубине ущелья.

Часов около четырех машина остановилась на обрыве пересохшей реки, когда-то протекавшей в глубокой каменистой трещине. Теперь только трещина рассекает равнину. На западе она замкнута высокой горной цепью с пирамидальной вершиной, поднятой над общей ломаной линией хребтов. Солнце стоит за этой багровой обрывистой грядой, силуэт ее резко контрастирует с бледной желтизной песков, еще озаренных, и отбрасывает на них лиловые тени, сгустившиеся до фиолетовых в ущельях.

У истока река еще не иссякла – там ярко зеленеют купы нескольких пальм. По той стороне русла к оазису тянутся редкие дома бедуинов, почти не отличающиеся от древних построек. Стадо черных и рыжих длинноухих коз бредет между дымчатыми кустиками, кое-где разбросанными по песку. А возле домов мелькают фигурки детей в цветных рубашках.

Монахи разговаривают с нашим проводником, глядя в сторону пальм, – там можно построить дом. Оплетенные обручи на голове жителя пустыни поддерживают чистое покрывало, надетое, может быть, для поездки с Владыкой. Глаза, похожие на маслины, на полном смуглом лице и нос картошкой придают бедуину выражение одновременно хитроватое и простоватое, при общей готовности услужить.

Бедуины по-прежнему не христиане и не мусульмане. В древности они поклонялись утренней звезде и раз в год на празднике с дикими плясками приносили ей в жертву белого верблюда или красивого юношу.

Удивительные истории сохраняет время: однажды, еще за полтора века до постройки монастыря, в такую жертву бедуины собирались принести уведенного в плен во время набега сына отшельника Нила Синайского; но по молитвам отца юноша был спасен, позже выкуплен сирийским епископом и вернулся на Синай.

Веками бедуины грабили монастырь, убивали монахов, а теперь целыми селениями кормятся от него, работают на постройках и в садах – другой работы в пустыне нет. И когда машина Владыки выезжает за территорию монастыря, они бегут, чтобы поднять цепь, преграждающую въезд, и поцеловать ему руку: это заменяет им благословение. Воистину не в силе Бог, а в правде.

Пока мы стоим, даль подернулась голубовато-лиловой дымкой, и это присутствие лилового придает благородную сдержанность чистым краскам долины, умиротворенность и тихую печаль.

 

Источник: Русская служба BBC

Все неподвижно и в селении бедуинов. Какая-то неизвестная жизнь скрыта за каменными стенами, может быть, мало изменившаяся с давних времен. И я вдруг спрашиваю Владыку, нельзя ли посетить такое обитаемое жилище? «Почему нет?..» – отвечает он.

Где-то машина переехала обмелевшее сухое русло. Выходим у дома, ничем не огражденного, с раскрытой в долину дверью. Женщина в черных одеждах под черным покрывалом, со свернутыми в узел надо лбом волосами, встречает нас, широко улыбаясь. Сразу появляются дети разного возраста, кудрявые, черноглазые, неумытые, одетые в прямые одноцветные подряснички или пестрые платьица.

Принимают нас очень радушно – во всей пустыне Владыку знают в лицо. На песке перед домом хозяйка разложила свернутые одеяла – по числу гостей, и мы полукругом рассаживаемся. А она входит и выходит из пристройки то с охапкой колючих веток для растопки очага, то с чайником, споласкивает на глазах у нас стаканы, рассматривая их на свет, чтобы и мы не сомневались в их чистоте. Прибывает пестрая толпа ребятишек, тоже полукругом выстроившихся напротив и с мирным любопытством взирающих на нас черными глазами. 

Взглянув через раскрытую дверь внутрь жилища, я не заметила там ничего, кроме таких же лохматых свернутых одеял, лежащих у стен – ни стола, ни стула, ни кровати, ни хоть какого-нибудь предмета, привычного в человеческом жилье. Единственное окно, без стекла и рамы, сквозит прямоугольником синевы, и только сверху прикручено веревкой брезентовое полотнище, – нижний край его перекидывают наружу во время песчаных вихрей или дождей. Стекла и не нужны летом, при пятидесятиградусной жаре в помещении, но зимой, когда в горах выпадает снег, и туристам нравится фотографировать монастырь на снежном фоне, – чем согреваются бедуины?

На подносе в стаканчиках, скорее, рюмках без ножек, нам подали темный напиток: то ли жидкий сладкий кофе, то ли чай, – сахарная сладость забивает вкус самого напитка: говорят, бедуины очень любят сахар и явно им злоупотребляют: у многих взрослых и детей черные зубы. Весь стаканчик на три глотка, но пьем мы долго, изредка перебрасываясь словами; говорит, преимущественно, наш проводник – абуна, очень довольный своей ролью, поочередно обращаясь то к гостям, то к хозяйкам, которых теперь стало трое. Исполняется некий ритуал гостеприимства, в котором в данном случае пища не призвана играть какую-либо заметную роль.

Источник: Русская служба BBC

Мать Арсения, молодая гречанка с высоким лбом и чистым лицом, оживленно рассказывает отцу Илие о своем монастыре, где она пока одна.

Мирно сидит у стены Владыка Дамиан, подносит к губам крохотный стаканчик, ничем не выделяясь в общем разговоре, кроме, разве что, внутренней тишины на фоне некоторого оживления. И эта непритязательность и простота удивительны в архиепископе древней автономной Церкви, простирающейся на шестьдесят тысяч квадратных километров, лице столь же значительном, как восточные патриархи.

На прощание Владыка фотографирует детей и женщин, и это вызывает большое оживление. Каждая хозяйка получает что-то из рук отца Михаила, и всех детей оделяет он потертыми египетскими фунтами, – нигде не случалось мне видеть таких потертых денег, как в египетских поселках: можно подумать, что лет двадцать их донашивали в городах, прежде чем они стали служить для бедуинов знаками тленных ценностей.