В кольце горизонта

В начале были простор, свобода и синева.

Мне дарован простор, и я ещё не надышалась им.

Душа как будто расправляет крылья и парит, обозревая необъятность мира.

После тайфуна в Охотском море, где мы могли погибнуть, но не погибли, наш старый грузовой пароход выходит в Тихий океан.

Словно в воздаяние за пережитое два дня назад грозное, устрашающее, смертоносное явление стихии, превосходящее способность человеческих чувств его вместить, теперь нам дарована редчайшая возможность увидеть другое состояние Великого океана — его божественно прекрасный образ в полный штиль.

Синева у самого борта так глубоко высвечена солнцем, так прозрачна, чиста, что кажется, взгляд мог бы пройти сквозь неё до океанского дна.

Но пароход движется, и в бездонной глубине свет течет в синеве, с ней не сливаясь, пронизывая её и чуть колебля.

Небывалая синева разлита вокруг и замкнута далёким горизонтом в кольцо.

Подальше от борта она теряет прозрачность, но оттого становится ещё интенсивней.

Чем дольше я смотрю вокруг, тем более это нечаянное отражение синевы во мне перерастает свойство простого восприятия цвета 一 в переживание синевы, подобное другим глубоким переживаниям.

Наверное, те бедные блеклые синие пятна, которые мне приводилось видеть раньше, в прежнем моём, земном бытии, потому и останавливали взгляд, что были предчувствием этого теперешнего впечатления.

И так же редко, должно быть, дано нам пережить и любое чувство и состояние — радость, любовь, вдохновение, боль — в их беспримесной чистоте, глубинной подлинности, а чаще всего это лишь обещание, отсвет и намёк.

Пароход идёт, но мы неизменно остаёмся центром необозримого пустынного круга. И так долго обводить его взглядом, что где-то размыкается кольцо горизонта, и открывается бесконечность. Бесконечность мира, свободы, движения, бескрайность собственной жизни.

Совсем светло и после захода солнца.

Горизонт, как днём, далёк и ясен.

Погас полыхавший на западе пожар зари.

И мир стал дымно-голубым и лиловатым. Лишь ярко белеют облака у края неба, четко повторяясь в воде.

Потом наступает такая же светлая, прозрачная ночь.

Темнее не стало, только в воздухе разлился голубой лунный свет. И сам диск луны, давно разлившийся, постепенно наполнился светом. Облака разошлись, призрачные пространства между ним налились синевой. И в ней одно за другим зажглись знакомые созвездия.

Каждую ночь я поднимаюсь на верхний мостик, чтобы смотреть на сияние океана, смотреть, как Лебедь плывет надо мной, раскрыв огромные в размахе надломленные крылья.

Таких прозрачных, переполненных светом и звёздами ночей не было в моей жизни никогда.

Пароход покачивается на невидимой зыби, нок мачты перечёркивает три звезды лебединого крыла.

Под ним маленькое созвездие Дельфина уходит за облака. В древнем названии — догадка, намёк, лаконизм символа: представление о полёте дельфина над водой создается воображаемой линией, соединяющей несколько звёзд.

Под другим крылом Лебедя — правильный ромб со сверкающей подвеской Веги — Лира.

Сомкнуты в венец семь звёзд Северной короны.

Парит прозрачный парашют Волопаса.

Облака, вся эта россыпь звёзд, каждое созвездие в отдельности отражены на водной глади.

И Сириус вспыхивает то красноватым, то зелёным, голубым, белым, бросая на зеркало воды прерывистый длинный отблеск.

Я стою на мостике в потоке тёплого воздуха с запахом океана. Третий час ночи, но всё так же четок и далек горизонт, и его необозримым кругом обведена сияющая пустыня.

Мерно поднимается и опускается нос парохода — островок тверди плывёт куда-то по зыбкой грани между безднами океана и неба, по зыбкой грани настоящего между прошедшим и будущим, между тайной жизни и тайной смерти.

Подо мной, переливая звёздный свет, едва колеблется Великий океан. Надо мной раскачивается звёздный свод.

Кто мы?

Куда мы идём?

Зачем так много света разлито в пустынном просторе?

Нет этой прозрачности, светлого безмолвия только в моей душе, — я слышу её в себе отъединённостью от неба и воды, тяжелым грузом памяти. Но и эту отделённость, нерастворимость, неслиянность ощущать уже не больно. Что значит память или давнее горе перед этим простором и светом?

И кажется, если бы я могла стоять так всю ночь, если бы много было таких ночей, их свет проник бы в душу мою и плоть, и они тоже стали бы легки, прозрачны, и светящейся точкой плыла бы я над океаном среди других огней.

Тишина.

Ветер и лунная мгла.

Две зажжённые бездны, опрокинутые, повторённые одна в другой.

Господи, прежде, чем кончатся мои земные дни, пошли мне ещё раз этот свет...