Уникальный богословский труд впервые вышел на русском языке
Издательский дом «Познание» выпустил в свет уникальную книгу — «Отрицательное богословие и познание Бога у Майстера Экхарта». Ее автор, православный богослов и историк Церкви Владимир Лосский исследует труды средневекового философа и богослова Майстера Экхарта. Итогом стал диалог восточной и западной традиций, который с новой стороны раскрывает истину Православия.
У читателей портала «Иисус» есть возможность первыми заглянуть в эту книгу. Сегодня мы публикуем предисловие к французскому изданию, которое дает точное представление о содержании и ценности этой книги.
Итак, вот она, наконец, лежит передо мной — эта долгожданная книга. Я был свидетелем рождения ее первоначального замысла и порой отчаивался увидеть ее доведенной до конца. Один или два раза в год ее автор приходил ко мне обсудить, как продвигается работа: по крайней мере, он-то знал точно, на каком этапе находится в данный момент, и никогда не сомневался в успешном завершении своего труда. Предмет был неподходящим для легкой беседы, что станет очевидным при чтении этой книги — прекрасной, но трудной, одно из величайших достоинств которой состоит именно в отказе от упрощения.
Помимо прочего, Владимир Лосский долго колебался, прежде чем принять те исторические и доктринальные решения, на которых он в итоге остановился. Неудивительно, что в откровенных разговорах он часто выражал те или иные сомнения, и никакой полезный совет не мог помочь ему избавиться от них. Если есть книга, обязанная всем только своему автору, это именно она. Была и еще одна, совершенно особенная причина, которая удерживала от вмешательства в это исследование. Когда Владимир Лосский говорил, его присутствие воспринималось даже сильнее, чем его слова. В нем знание нераздельно соединялось с глубокой духовностью — заразительной, исходившей не только от его речей, но от всей его личности, и ее благотворного присутствия нельзя было не почувствовать. Этот человек — столь скромный, столь простойи добрый — словно лучился миром и покоем; быть может, тайна его заключалась в том, что он воплощал среди нас сам христианский дух и делал это так, словно в этом состояло его естественное призвание. Слушая его, собеседник часто думал не столько о том, о чем он говорил, сколько о нем самом, и это тоже препятствовало попыткам прийти ему на помощь.
Именно этому, однако, мы в значительной мере обязаны появлением сей удивительной книги о Майстере Экхарте. У тюрингского учителя было немало исследователей, в том числе превосходных. Проблема заключается не в том, чтобы найти качественную интерпретацию Майстера Экхарта, а в том, чтобы сделать выбор среди множества интерпретаций — последовательных, основанных на неопровержимых текстуальных свидетельствах и, тем не менее, порой различных вплоть до противоположности. Действительно, нет ничего проще, чем свести учение Экхарта к некой системе, базирующейся на его собственных текстах; затруднения возникают, когда, выстроив такую систему, вдруг замечают, что можно было бы построить и другую, совсем не похожую и, однако, основанную на столь же аутентичных текстах, что и предыдущая. Здесь перед нами тот случай, когда изобилие благ идет во вред.
Редчайшая заслуга этого долгого исследования в том и состоит, что оно не сводит теологию Экхарта к систематическому развертыванию какого-то одного фундаментального понятия. Но эта теология не задумывалась и как своего рода эклектика, где каждое из фундаментальных понятий занимало бы свое место и успешно выполняло бы свою функцию. Если у Экхарта и есть фундаментальное понятие, то это понятие Бога, или, вернее, понятие неизреченности Бога. Заглавие этой книги, стало быть, точно помещает ее объект в самую сердцевину учения. Но Экхарт мыслил свое дело как преимущественно позитивное разыскание о нашем незнании божества. Последовательно испробовав все уже известные пути и пройдя каждый из них до конца, он показывает, что все, что можно с полным правом утверждать о Боге, может, а в конечном счете и должно отрицаться о Нем, чтобы дать место по видимости противоположному утверждению. Конечно, Бог есть Бытие; но не есть ли Он скорее Единое? Или Ум? Понимание того, что Бог есть каждое из этих совершенств в чистом и абсолютном смысле, казалось бы, исключающем другие совершенства, и будет тем трансцендирующим незнанием, которое возносит Бога над любыми утверждениями.
Отсюда это многообразие поисков, выводы из которых по видимости противоречат друг другу, а стиль отражает долготерпение историка, понадобившееся ему, чтобы упорядочить поиски и поместить каждую истину на свое место, не пожертвовав ни одной из них. В самом деле, потребовались годы исследований и редкое владение собственной способностью суждения, чтобы не уступить почти непреодолимому соблазну более или менее произвольно сгруппировать в итоге всю совокупность творений Экхарта вокруг одной из позиций, которые он последовательно занимал. Только такой отказ позволил разглядеть позитивный смысл божественной трансцендентности, косвенно утверждаемой в многочисленных отрицаниях.
Именно потому, что все истинное в себе было сначала истинным в Боге, Экхарт стремился исследовать истину на всех уровнях, и это резкое расширение поля разысканий сделало неизбежным множество пересечений с некоторыми из его предшественников. В свою очередь, эти пересечения спровоцировали множество недоразумений. Действительно, если Экхарт утверждает, что Бог есть Бытие, можно ли не причислять его к томистам? А когда следом он утверждает, что Бог есть скорее чистое Единое, нежели чистое Бытие, как не подумать, что он идет по стопам Дионисия Ареопагита? Владимиру Лосскому понадобилось немало времени, чтобы освоиться в этом лабиринте и сориентировать в нем своего читателя. Экхарт говорит языком св. Фомы, не будучи томистом, как говорит языком Дионисия, не примыкая к строгой теологии Единого. В этом нет ничего удивительного. Экхарт пришел поздно, в то время, когда схоластическое богословие уже принесло свои прекраснейшие плоды, и на любом пути не мог не натолкнуться на тех, кто его опередил. Да он и не пытался избежать этого. Напротив, он «тестирует» их доктрины, подвергая их начала своего рода испытанию на прочность, меняя одну на другую, которой предстоит подвергнуться тому же испытанию, вплоть до момента, когда ее неспособность сформулировать, чтó есть Бог, не выяснится, в свою очередь, окончательно. Таким образом, Экхарт говорит на многих языках, но всегда для того, чтобы выразить свою собственную мысль. Если историк приписывает Экхарту какой-то один язык, исключая все остальные, у него есть все шансы написать ясную и вполне удовлетворяющую разум книгу — упустив при этом ее предмет.
О том же с убедительной простотой говорит название этой книги. Экхарт не был изобретателем негативного метода в теологии: тот был завещан ему Дионисием, усердно его практиковавшим, а также отцами греческого богословия, которому по глубоко личным мотивам сам Владимир Лосский был глубоко привержен. Не пренебрегало этим методом и латинское средневековье; напротив, он занимает почетное место в теологиях св. Бернарда и св. Фомы Аквинского. Почетное — но не то же самое. То, что в томизме является последним словом и венцом учения, становится у Экхарта движущей пружиной исследования и, по существу, самой субстанцией истины, в которой нас силится убедить теология. Читая эту книгу, было бы полезным об этом помнить, ибо невозможно судить о ней правильно, если перепутать ее объект с объектом другого исследования, посвященного совсем другому схоластическому богослову. Владимир Лосский хотел пролить свет на отказ Экхарта от любых попыток замкнуть божество в некоем понятии, якобы достаточном для его определения; поэтому и от нас он ожидает смирения, которое сам практиковал с такой естественностью, и признания окончательного неведения, которое оборачивается здесь подлинным знанием. Короче говоря, он ожидает от нас бóльших отречений, нежели обещает догматических удовлетворений. Для нас, как и для него, эта деятельная аскеза ума, дисциплинирующего себя с полным сознанием дела, означает верность своему предмету. Она, несомненно, лучше всего выражает то, что естественным образом рождало в душе Владимира Лосского ответ на аскезу Майстера Экхарта. Глубинное родство привело Владимира Лосского к учителю из Тюрингии — разумеется, не для того, чтобы всегда с ним соглашаться, но чтобы, по крайней мере, предложить ему духовную симпатию, перед которой доктрины в итоге только и раскрывают свои тайны. Если бы нечто могло по-человечески утешить нас в потере нашего друга, мы вернее всего нашли бы утешение в этой книге. Он вложил в нее столько от самого себя, от самой глубины себя, что благотворность его присутствия уже не может оказаться для нас полностью утраченной.
Этьен Жильсон, Французская академия.