Моя душа плачет, как ребенок, отнятый от груди

В церковнославянском тексте 130-го псалма есть такая фраза:

Аще не смиреному́дрствовах, но вознесо́х ду́шу мою́, я́ко отдое́ное на ма́терь свою́, та́ко возда́си на ду́шу мою́ (Пс. 130:2).

Этот текст вызывает немало вопросов. Что такое «отдоеное»? В первую очередь это слово ассоциируется с глаголом «отдавать». При чем здесь «матерь» и что такое страшное происходит с этой матерью, что псалмопевец говорит об этом как об угрозе?

Разберемся в этом загадочном стихе вместе. Как обычно, здесь не обойдется без обращения к греческому и еврейскому текстам.

Начнем со слова «отдоеное». Оказывается, оно родственно не глаголу «давать», а глаголу «доить». В современном русском языке это слово имеет «сельскохозяйственный» смысл, однако в церковнославянском языке родственный глагол означает «кормить грудью». «Родила еси, странное чудо, пребывши Дева доящи», — восклицает преподобный Андрей Критский. Это означает: «Ты родила — необыкновенное чудо! — оставшись Девой и кормя при этом грудью». А «отдоеное» — это дитя, которое «отдоили», то есть выкормили грудью и теперь от груди отняли.

Матерям, кормившим своих детей, известно каково это — отлучать детей от груди. Отцам это, как правило, тоже известно — помощь отца особенно насущна в той ситуации, когда ребенок страдает, не имея возможности прильнуть к матери. Родители забывают о своих потребностях, чтобы утешить плачущего младенца.

Что же хочет сказать псалмопевец? Как дитя, отнятое от груди, — так воздай на душу мою, говорит нам церковнославянский текст. Если я не был смиренным, а возносил самого себя, то пошли мне такое состояние, когда я не буду думать о себе. Как мать не знает покоя с младенцем, отнятым от груди, и не думает о себе, как и моя душа пусть горюет и не думает о себе, если я впал в гордыню.

Такое понимание выстраивается при чтении церковнославянского текста. Последний следует здесь греческому переводу — с той разницей, что в греческой версии псалма употреблён не глагол «воздаси» (воздашь), а существительное ἀνταπόδοσις (воздаяние). Аналогичное чтение латинский перевод: «Если я не думал [о себе] смиренно, но вознес душу свою, то, как отлученное от груди [дитя], таково воздаяние в душе моей».

Однако такое понимание все равно вызывает вопросы. Сравнение ребенка с воздаянием — не самый понятный и очевидный ход.

Древнееврейский текст дает чтение, которое, как представляется, проясняет ситуацию.

В первую очередь нужно отметить, что на месте греческого «вознес» здесь используется глагол dōmēm «успокаивать, приводить к тишине». То есть псалмопевец не превознес свою душу, а утешал свою душу. Дело в том, что еврейские глаголы «возносить» (rōmēm, רומם) и «успокаивать» (dōmēm, דומם) на письме очень похожи и в рукописях могли практически не различаться. Очевидно, именно в этом причина разночтения между греческим переводом и известным нам еврейским текстом.

Далее, союз «если» в Библии часто вводит клятвы. «Если я не смирял и не успокаивал душу мою», — эта фраза может быть понята следующим образом: «Поистине, я смирял и успокаивал мою душу». В такой формуле клятвы за скобками остается подразумеваемое продолжение: «Если я этого не делал, (то пусть накажет меня Бог)» — то есть «призываю Бога во свидетели, что я это сделал».

Итак, псалмопевец говорит: «Клянусь, что я смирял и успокаивал свою душу!» И тогда становится понятно продолжение: «Как дитя, отнятое от груди». Я успокаивал свою душу, как ребенка! Моя душа плачет, как дитя, отнятое от груди, — трудно представить, как можно красивее выразить душевную боль!

И дальше автор продолжает: «Моя душа на мне (= у меня), как дитя отнятое от груди». Тут мы с недоумением вспоминаем греческий текст: ведь в нем мы видели слово «воздаяние»! Дело в том, что еврейский глагол gāmal означает и «воздавать», и «отлучать от груди». Между эти значениями в самом деле есть нечто общее: они связаны с завершением некого процесса, с доведением дела до конца. В греческом переводе фраза כגמל עלי נפשׁי была прочитана «как воздаяние на моей душе», а еврейские филологи — масореты — прочли этот текст иначе: «Как дитя, отнятое от груди, душа моя на мне».

Теперь у нас складывается общий смысл разбираемой нами фразы по еврейскому тексту. Этот смысл передан в синодальном переводе так: «Не смирял ли я и не успокаивал ли души моей, как дитяти, отнятого от груди матери? душа моя была во мне, как дитя, отнятое от груди».

Будем ли мы следовать этому пониманию или ограничимся только церковнославянским текстом, мы обретаем емкий образ, который вмещает нашу душевную печаль и боль — и, вмещая, утешает.